ДХАММАПАДА Приводится по изданию: «Дхаммапада»: Перевод с пали, введение и комментарии В.Н.Топорова. Памятники литературы народов Востока. Bibliotheca Buddhica XXXI. Издательство восточной литературы. – М., 1960. Дхаммапада и буддийская литература I. Глава парных строф II. Глава о серьезности III. Глава о мысли IV. Глава о цветах V. Глава о глупцах VI. Глава о мудрых VII. Глава об Архатах VIII. Глава о тысяче IX. Глава о зле X. Глава о наказании ХI. Глава о старости ХII. Глава о своем Я XIII. Глава о мире ХIV. Глава о просветленном XV. Глава о счастье ХVI. Глава о приятном ХVII. Глава о гневе ХVIII. Глава о скверне ХIХ. Глава о соблюдающем дхамму ХХ. Глава о пути ХХI. Глава о разном ХХII. Глава о преисподней ХХIII. Глава о слоне ХХIV. Глава о желании ХХV. Глава о бхикшу ХХVI. Глава о брахманах Список coкращений Дхаммапада и буддийская литература У царя родился сын, желанный и долгожданный. Он рос окружённый любовью и заботами ближних, пользуясь всеми преимуществами своего положения. Первые два десятилетия жизни были завершены женитьбой. И казалось, что и в дальнейшем жизнь будет столь же безоблачна и исполнена того, что обычно называют счастьем: любимая жена и опора в старости — дети, верные друзья, славные воинские подвиги, пиршества, сладостная музыка, завораживающие танцы, увлекательные легенды. Но случилось иначе, и на первый взгляд случайные события изменили привычный ход жизни. Конечно, случайным было то, что царский сын увидел ветхого старика, несчастного больного, изнурённого лихорадкой, или мертвеца, но не случайно жизнь врывалась в этот индийский "соловьиный сад" и ставила вопросы, на которые нельзя было не отвечать, особенно если они были обращены к человеку пытливому и легко ранимому при виде страданий и зла. Понятно, эти вопросы волновали тогда многих, и действительность, как это нередко случается, услужливо подсовывала готовые ответы в виде старых догм исчерпавшей себя ведийской мифологии, в виде ритуальных клише, жестоких жертвоприношений, изнуряющего аскетизма, в котором истинное подвижничество переплеталось с фокусничеством и саморекламой. Однако человек глубокого и самостоятельного ума, широких взглядов, беспримерной внутренней честности, Гаутама (таково было его фамильное имя) не захотел довольствоваться известными рецептами: он должен был всё обдумать сам и дать свой ответ. Поэтому он не спешил с практическими выводами. Кончалось третье десятилетие его жизни. По видимости всё было как прежде. Но скрытая работа ума не останавливалась. Картины человеческих страданий, столь неотразимо подействовавшие на юношу, стали предметом кропотливого анализа. И однажды стало ясно, что желания, любовь, привязанность немыслимы без страдания: как прочная цепь, связывают они человека со страданием и злом. Если продолжать прежнюю жизнь, если бездействовать, не будет конца этим путам и страдание не прекратится. Остаётся один выход — разорвать путы. Гаутама так и сделал: когда у него самого родился сын и возникла ещё одна новая цепь, глубокой ночью он ушел из дома, чтобы искать истину. Так началось Великое Отречение, дни и годы скитальческой жизни, тяжких искушений, долгих бесед с мудрецами, умерщвления плоти, мучительных сомнений и поисков. Прошло шесть лет, прежде чем жаждущий истины и ненавидящий страдание понял, что до сих пор не было подлинных ответов на мучившие его вопросы. Просветление наступило неожиданно. Однажды ночью, отдыхая под деревом и размышляя, Гаутама стал просветленным — Буддой. Он понял "четыре благородные истины": есть страдание, есть причины страдания, есть прекращение страдания и есть восьмеричный благородный путь к прекращению страдания, к нирване. Эти простые истины и стал проповедовать Будда народу: ясно, без метафизических ухищрений, без ораторских приёмов философа-эрудита, простым языком, на котором говорил народ. Так было приведено в движение «Колесо дхаммы». Сорок с лишним лет продолжалось странствование Будды и его учеников по Индии с проповедью нового учения. Их жизнь шла спокойно и размеренно; редкие разногласия почти не нарушали её течения. Члены общины не только не преследовались, но охотно принимались как населением, так и правителями; число приверженцев постоянно росло. Сам Будда дожил до глубокой старости и умер, когда им было совершено всё, что он собирался сделать. Так говорит предание. А потом началась посмертная история Будды, история распространения и искажения его учения, история обожествления Будды и превращения его в целый легион будд. В Индии рассказывают о деревнях, покинутых жителями и в скором времени поглощённых джунглями. Примерно то же случилось с учением Будды. В Индии уже к середине I тысячелетия до н. э. существовала вполне определённая, сильно развитая и до деталей разработанная религиозная и философская традиция. Именно она поглотила учение Будды, сначала постепенно вытесняя из него то, что ей противоречило, и вводя в него то, что было уже известно и привычно. Вскоре появились легенды о чудесном рождении, о предсказании мудрецов, заявивших, что родился Чакраварти — всемирный монарх; предания о тридцати двух затмениях, о прозрении слепых и исцелении увечных, о торжестве всей природы и о прекращении мучений в преисподней по случаю рождения Будды. Рассказывают, что, едва родившись, младенец восклицает львиным голосом: "Я глава мира; это моё рождение — последнее". И далее вся жизнь Будды излагается на фоне фантастических подвигов и чудесных явлений, точнее, они и составляют главную цель его земного пути. Со временем оформляется учение о бодхисаттвах — избранных или будущих буддах, начинают поклоняться Манджушри, олицетворявшему мистическое познание, и Авалокитешваре — символу могущества. И уже почти ничего не остаётся от первоначального учения Будды, когда его последние чисто формальные приметы смешиваются с культом Шивы и с магией в тантрическом буддизме1, с местными примитивными верованиями в тибетском и монгольском ламаизме, с даосизмом и отчасти конфуцианством в Китае2, с культом предков в японской разновидности буддизма3. Даже южный буддизм, несравненно более точно отражающий учение Будды, как показали исследования последних десятилетий, во многом отошёл от первоначального буддизма; разница между северным буддизмом (махаяной) и южным (хинаяной) лишь в темпах и в степени эволюции. Причина забвения многих принципов первоначального учения или даже их искажения кроется в особенностях этого учения. Строго говоря, оно не было ни религиозным, ни философским. Будду не интересовали метафизические спекуляции, он уклонялся от дискуссий на тему об абсолютном, о боге, о душе и не столько потому, что он считал эти темы недостойными или не знал, как на них ответить, сколько из-за того, что цель его учения была сугубо практическая — помочь избавиться от страдания, а рассуждения на указанные выше темы не могли помочь в деле освобождения. Будда выступал против догм, авторитетов, слепой веры; он говорил, что истин так же много, как листьев в лесу, и истина, возвещённая им, не более, чем горсть листьев; он слишком часто отвечал молчанием на вопросы людей, которые считали его всезнающим или знающим-во-что-бы-то-ни-стало. Кант писал о том, что достоянием всякой религии являются три главные идеи — бытие Бога, бессмертие души и свобода воли, ибо без них не может быть построено учение о нравственности. Эту мысль великого немецкого философа любил вспоминать Ф.И. Щербатской в связи с буддизмом, характерными чертами которого он считал "мироздание без бога, психологию без души, вечность элементов материи и духа, причинность, наследственность, жизненный процесс вместо бытия вещей, отрицание частной собственности, национальной ограниченности, всеобщее братство людей, движение к совершенствованию"4. Вероятно, буддизм и не стал бы религией, если бы он не отказался от ряда указанных черт. Вместе с тем присутствие их в первоначальном буддизме определило не только его дальнейшую эволюцию, но и способствовало развитию поразительной способности к симбиозу, к ассимиляции, к компромиссу, столь характерной для буддизма как религии и философии, а также для буддийского искусства и литературы. Этим объясняется и греко-буддийское искусство Гандхары, и изображения будд с лицами китайских императоров, и мультиплифицированные формы севернобуддийской иконографии.5 Но ещё более удивительна последующая судьба образа самого Будды. Общеизвестно, что в течение веков его почитали или продолжают почитать в Индии, в Центральной Азии, Тибете, Китае, Монголии, Корее, Японии, на Цейлоне, в Бирме, Индокитае, Индонезии, в ряде областей Сибири, в Калмыкии. Менее известно, хотя и не менее интересно, что в качестве святого Будда проник в христианскую, манихейскую, зороастрийскую, мусульманскую религии. Ещё в конце XVI в. под именем святого Иосафата он появляется в «Римском мартирологе». Православная церковь 19 ноября отмечает память Иоасафа, царевича индийского, вместе с памятью преподобного Варлаама. О них же, и прежде всего об Иоасафе Прекрасном, пели в России раскольники и странники. Можно думать, что сказание об Иоасафе проникло к нам не только благодаря древнерусскому переводу с греческого (как случилось и с другой знаменитой повестью индийского происхождения — «Стефанит и Ихнилат»), но и благодаря непосредственным связям Руси с Востоком, о которых, может быть, свидетельствует «Стих о Голубиной книге», сопоставляемый с древнеиндийским мифом о сотворении мира из членов Первого человека Пуруши6, или история распространения шахмат на Руси (непосредственно с Востока и через Западную Европу), восточные мотивы в древнерусском искусстве и в народном творчестве. К сожалению, этот первостепенной важности вопрос об отношениях России к Востоку, дебатировавшийся начиная с «Повести временных лет» до Владимира Соловьёва, до сих пор не только не получил синтетического разрешения, но по существу ещё не поставлен вполне научно. Если превращение Будды в христианского святого Иоасафа стало возможным благодаря «Повести о Варлааме и Иоасафе», проникшей в Европу через иранскую, арабскую, сирийскую и грузинскую среду7, то его появление в мусульманской литературе (ср. эпизод о "Субботнике" — ас-Сабти, сыне знаменитого Харун ар-Рашида, в сказках «Тысячи и одной ночи») произошло раньше и непосредственнее. В ещё большей степени сказанное относится к манихейской литературе (ср. древнетюркский перевод гимна к Мани, найденного в Турфане, «Мой отец Мани-Будда», 14, 21).8 Исследователи указывают и другое направление в эволюции образа Будды: он становится магом, злым духом, который предаётся анафеме. Не мудрено, что подобные далеко идущие трансформации личности Будды, особенности его жизнеописания, расцвеченные необузданной фантазией ещё на индийской почве, полное равнодушие к истории и хронологии в древней Индии и ряд других обстоятельств крайне неблагоприятно сказались на изучении первоначального буддизма, на попытках реконструкции раннего этапа в учении Будды. Более того, остроумный французский индолог Э. Сенар подверг сомнению реальность существования Будды и предлагал рассматривать его жизнь как отражение солнечного мифа.9 И хотя соображения Сенара были единодушно отвергнуты и было даже показано, что, пользуясь его методами, можно было бы и жизнь Наполеона представить как солнечный миф, некоторые наши историки, плохо знакомые с проблемами буддизма, продолжают высказывать (без всяких доказательств) необоснованные сомнения в реальности исторического существования Будды. Разумеется, было бы неправильно, рассматривая историю учения Будды и позднейшего буддизма, ограничиться лишь указанием основных направлений в развитии буддизма как религии и не упомянуть о замечательных достижениях в области построения неаристотелевской логики, по-настоящему понятой и оцененной лишь в XX в., психологии, философии, художественной литературы и искусства. Эти непреходящие ценности, связанные с именами Дигнаги и Дхармакирти, Нагасены и Нагарджуны, Васубандху и Буддхагхоши, Ашвагхоши и Арья Шуры, делают необходимым изучение буддизма с самых различных сторон. * Буддийская литература, как и буддийское искусство, представляет собой уникальное в своём роде явление. Она поражает своими масштабами — хронологическими, географическими и этническими. Её история охватывает более чем двухтысячелетний период и огромные пространства от Японии и островов Индонезии до Калмыкии, от Монголии, Тибета и Китая до Индии и Цейлона. Буддийская литература многоязычна: произведения, написанные не на одном десятке языков, составляют её. Разумеется, буддийская литература не оставалась однородной и неизменной на протяжении всей её истории и в разных странах. Ведь она возникла из скрещения местных литературных и фольклорных традиций (некоторые из них, как, например, древнеиндийская или китайская, были уже достаточно мощными и давними) с учением Будды, возникшим в эпоху одного из величайших духовных кризисов в истории древнего мира и предлагавшим индийский вариант освобождения от трагических противоречий жизни. Этот вариант оказался весьма привлекательным из-за своей широты, отсутствия догматизма и национальной ограниченности, из-за гуманности устремлений и практической направленности, из-за впечатляющей красоты просто и серьёзно выраженных мыслей. Именно этим, видимо, нужно объяснять совершенно исключительную судьбу учения Будды, пытавшегося ответить примерно на те вопросы, которые приблизительно в это же время волновали других великих учителей — Конфуция в Китае, основателя джайнизма Махавиру в Индии, Заратуштру в Персии, Сократа в Афинах. На этом пересечении буддийского морально-этического и религиозно-философского учения с местными традициями и возникла великая литература буддизма. Конечно, местная традиция производила известный отбор и вносила часто очень существенные изменения. История сравнительного литературоведения знает целый ряд удивительных примеров трансформации первоначальных литературных форм буддизма и почти полного поглощения их туземной традицией. Поэтому точнее было бы говорить о разных местных вариантах буддийской литературы. Но, несмотря на это, есть все основания говорить и о её единстве, которое заключается в общности многих сюжетов, разрабатываемых буддийской литературой разных стран, в ряде жанровых особенностей, в значительной общности идейных проблем и их оценок, отчасти даже в сходстве некоторых художественных приёмов, по крайней мере тех, которые некогда были элементами содержания. Весьма существенную часть буддийской литературы, в той или иной степени отражающей махаянистскую трактовку буддизма, составляют произведения, написанные на санскрите (классическом или гибридном). С их помощью или благодаря переводам их на разные языки махаяна проникла в Тибет, Китай, Японию, в Центральную Азию. В свою очередь уже в наше время эти переводы помогают судить об оригинале, а иногда и восстанавливать первоначальный санскритский текст произведений, давно утраченных в Индии, но сохранившихся в китайских или тибетских переводах. Именно так обстоит дело со значительной частью канонической буддийской литературы, принадлежащей разным махаянистским сектам. Однако в целом каноническая литература на санскрите известна недостаточно и представлена чаще всего фрагментами. Таковы отрывки канона сарвастивадинов — последователей учения плюралистического реализма, отдельные части канона муласарвастивадинов, наконец, важнейшая часть канона махасангхиков — Махавасту, изображающая Будду как сверхъестественное существо, совершающее чудеса (одно почитание его может помочь достичь нирваны). Отчасти близка к Махавасту и Аваданашатака, содержащая наряду с примерами того, как можно стать буддой или архатом, и легенды, отдельные из которых впоследствии стали знаменитыми. Примерно эта же линия находит отражение в одном из самых знаменитых произведений буддийской литературы на санскрите — Лалитавистаре, представляющей собой мифологизированное жизнеописание Будды, выраженное в прозе со вставленными в неё стихами. Русский читатель может составить себе представление об этом произведении по переводу (с английского) поэмы Эдвина Арнольда «Свет Азии»10. В центре буддийской санскритской литературы и одновременно в преддверии расцвета классической литературы на санскрите стоит великое имя Ашвагхоши (видимо, II в. н. э.), автора двух больших поэм: Саундарананды — образца буддийской агиографии, повествующего об обращении в буддизм сводного брата Будды — Нанды (эпизод, известный из целого ряда других произведений, в том числе Джатак и из комментариев к Дхаммападе), и Буддхачариты — «Жизнеописания Будды». Последняя поэма особенно знаменита. Она написана в возвышенном и изобилующем словесными украшениями стиле кавья; но изощрённость образов, игра слов, аллитерации, изысканные редкие слова, разнообразие метра, известные условности в изображении Будды, присущие махаяне, перекрываются мощным дыханием истинно поэтического чувства"11. Не случайно, что влияние Ашвагхоши вышло далеко за пределы индийской литературы. Как о великом мудреце рассказывает о нём тибетская версия его биографии ("не было вопроса, который он не мог бы решить; не было аргумента, которого он не мог бы опровергнуть; он побеждал противника так же легко, как буйный ветер, сокрушающий гнилое дерево"). Конец XIX — начало XX в. принесли много неожиданных открытий в области древнеиндийской литературы. Среди них одно из самых поразительных — находка в 1911 г. в Турфане фрагментов трёх драм, принадлежащих перу Ашвагхоши, из которых лучше других сохранилась Шарипутрапракарана, в которой рассказывается о том, как Будда обратил в своих последователей двух юношей и предсказал им славный путь. Если вспомнить, что Бхаса, которого называют "отцом индийской драмы" (13 его пьес были найдены лишь в 1912 г. в Траванкоре), жил около III в. н. э., а Калидаса, чьё творчество знаменует высший расцвет индийской драматургии, — ещё позже, то станет очевидной историческая роль Ашвагхоши в создании индийского театра, а также роль буддийской литературы в развитии новых для Индии жанров. Из школы Ашвагхоши вышел другой выдающийся поэт буддизма — Арья Шура (вероятно, IV в. н. э.), автор Джатакамалы — «Гирлянды джатак» (джатака — рассказ о перерождениях Бодхисаттвы; буддийские джатаки были одним из самых первых и во всяком случае самым развитым образцом повествовательного жанра, оказавшим исключительное влияние на повествовательную литературу на классическом санскрите). О популярности Джатакамалы, может быть, лучше всего свидетельствует тот факт, что многие джатаки, входящие в её состав, отражены в настенной живописи Аджанты. Среди махаянических сутр особое место занимает Саддхармапундарика («Лотос Благого Закона»), относящаяся, видимо, к концу II в. н. э. и известная во многих частях буддийского мира. Её историко-литературное значение определяется прежде всего многочисленными притчами, ставшими достоянием всей индийской литературы, а также тем, что эта сутра одна из первых зафиксировала тот этап в развитии махаяны, когда человеческая личность Будды почти полностью была вытеснена божественным ликом вечного Будды. Ту же линию в буддийской литературе продолжают многочисленные произведения, переходные между махаяническими сутрами и тантрической литературой. В них выступают уже не Будда, а Авалокитешвара, Амитабха, Манджу-шри. Эти произведения часто носят сложные и претенциозные названия. Художественные достоинства этих памятников постепенно уменьшаются, и они представляют интерес почти исключительно для историка религии. Однако и в это время существовала область, в которой создавались на санскрите произведения первостепенной важности, во многом сохранившие своё значение и для нашего времени. Прежде всего речь идет об учёных трактатах по философии и логике. Нагарджуна, великий учёный и тонкий писатель, последовательно развил некоторые основные положения махаяны и, исследуя категорию причинности, пришёл к отрицанию реальности бытия внешнего и внутреннего миров, к отрицанию веры в бога, к созданию весьма стройной и законченной теории об относительности (см. Мадхъямика-шастру). Ученики и последователи Нагарджуны в течение нескольких столетий развивали отдельные стороны его учения (Арьядева, Шантидева, Буддхапалита, Чандракирти). Не менее напряжённой была работа философской мысли в других школах буддизма, особенно среди виджнянавадинов (или йогачаров), выступавших против учения Нагарджуны в той его части, которая отрицала реальное существование ума. Оппоненты мадхьямиков справедливо указывали, что, приняв положение о нереальности, следовало бы считать, что все рассуждения ложны или, во всяком случае, их истинность не может быть доказана. Единственный выход из противоречия — признать реальность внутреннего мира (ума). Так считали Асанга и Васубандху — крупнейшие представители направления, основные черты которого были определены Ф.И. Щербатским следующим образом: "Оно объявляет всякое метафизическое познание невозможным, ограничивает область познаваемого исключительно сферою возможного опыта и задачу философии полагает не в исследовании сущности и начала всех вещей, а в исследовании достоверности нашего познания"12. Усиленные поиски объективных критериев достоверности познания и необходимость теоретической защиты тех или иных положений в сочетании со взглядами, сложившимися в некоторых школах буддийской философии в предшествующий период, привели к созданию особой логической школы, лучше всего представленной трудами Дигнаги и Дхармакирти, живших в середине I тысячелетия н. э. (их труды, написанные на санскрите, дошли до нашего времени, как правило, в тибетских или — в меньшем числе — в китайских переводах). Понятно, что, анализируя познание, индийские логики, подобно некоторым направлениям современной математической логики, не могли не столкнуться с проблемой языка науки ("теория наименований"), с теорией отношений и отрицательных характеристик соотносимых сущностей, с вопросами, связанными с разбиением познания в соответствии с категориями, различаемыми мышлением. В этой связи становится понятным расцвет грамматической мысли в Индии спустя тысячелетие после Панини. Буддистами были лучший лексикограф своего времени Амарасинха, известный специалист в области грамматики и поэтики Чандрагомин и блестящий языковед-философ Бхартрихари, изучавший вопросы отношения слова и предложения, принципы определения значения слов (по существу, дистрибутивные), правила сочетаемости слов друг с другом, в пределах которой фраза не становится бессмысленной (ср. некоторые современные учения об обусловленности возможности сочетания слов их логической природой). Созвучность мыслей Бхартрихари многим идеям, возникшим уже в наши дни, становится всё более осознанной и ясной.13 Уже не раз отмечалось, что буддийская литература на санскрите оказала могучее влияние не только на многие области традиционной для Индии литературы и науки (ср., например, влияние буддийской философии на Шанкару, виднейшего представителя философии веданты,14 и на Кумарилу, развивавшего идеи мимансы), но и далеко за пределами Индии15. Так, в Тибете переводы индийских текстов образуют два больших собрания весьма различного содержания — знаменитые Ганджур и Данджур и очень популярный сборник сутр, не говоря уже о многочисленных переводах художественной и научной литературы, повлиявших на местную традицию. В Китае сохранилось огромное количество буддийской литературы Индии. Более того, она была дополнена неоценимыми в качестве источников описаниями путешествий китайских паломников в Индию и выдающимися произведениями, принадлежащими к своеобразному направлению в развитии китайской буддийский лирики. В японской литературе — в стихах и прозе — с давних пор нашёл отражение сплав буддийских идей, прошедших, как правило, через призму китайской традиции, с китайскими формами и местными образцами. В Монголии скрещивались буддийские влияния, шедшие через Тибет (ср., например, «Сутру Золотого Блеска», проникшую далеко на Запад к уйгурам и калмыкам16, джатаки и т. п.), с буддийской литературой, переводимой с китайского (как, например, знаменитая «Сутра Белого Лотоса»). В Восточном Туркестане за последние десятилетия обнаружены ценнейшие фрагменты буддийской художественной и религиозной литературы иранских, тюркских и тохарских народов. Особое направление получила буддийская литература в странах Юго-Восточной Азии, где, однако, влияние литературы на санскрите уступает место влиянию буддийских произведений на пали. * Основное ядро палийской литературы — буддийский Канон. Именно палийская версия, созданная сектой тхеравадинов, отличается наибольшей полнотой и, как правило, аутентичностью. Произведения, входящие в Канон, образуют Типитаку («Три корзины [закона]»). Хронология её едва ли может быть сейчас определена с достаточной точностью, как, впрочем, и большинство других дат в истории древней Индии. Очевидно, что составление Канона не могло иметь места раньше смерти Будды и, по-видимому, позже Третьего собора в Паталипутре в середине III в. до н. э. Поэтому эти крайние вехи являются весьма существенными. Что касается даты смерти Будды, то существуют довольно значительные расхождения между цейлонской традицией (поддержанной недавно П. Ч. Сенгуптой17), которая считает, что нирвана была в 544 г., и более распространённым и, нужно думать, более верным взглядом, относящим эту дату примерно к 80-м годам V в. до н. э.18 Как известно, предание сообщает, что уже на Первом соборе в Раджагрихе, состоявшемся вскоре после смерти Будды, между его учениками и последователями возникли разногласия по ряду вопросов. Ближайшие сподвижники Будды изложили основные принципы его учения: Упали говорил о правилах поведения, Кашьяпа — о метафизических взглядах, а Ананда сообщил притчи и рассказы, слышанные им из уст Будды. Можно думать, что эти выступления и послужили основой и первым наброском будущей Типитаки. Однако целый ряд конкретных соображений из истории первоначального буддизма заставляет предполагать, что окончательный свой вид Канон приобрёл века на два с лишним позже, хотя записан он был лишь в 80 г. до н. э. на Цейлоне при царе Ваттагамани. В связи с этим возникает вопрос о существовании доканонической литературы или, точнее, доканонического предания, бытовавшего с тех пор, как Будда начал проповедь и до окончательного оформления Канона. Если существование доканонической литературы представляется, по-видимому, бесспорным, то по вопросу о возможности её реконструкции и, тем более, об источниках реконструкции мнения ученых решительно расходятся и в ближайшее время едва ли можно надеяться на примирение разноречивых взглядов на отношение Канона к доканонической литературе и на вопрос о значении махаяны для исследования первоначального буддизма. Вопреки старой точке зрения, поддерживаемой (правда, скорее по традиции) и сейчас большинством специалистов, особенно немецких, можно думать, что палийский Канон отражает уже результаты весьма значительной и, главное, видимо, вполне сознательной19 редакторской работы, направленной к тому, чтобы первоначальное учение было интерпретировано в духе школы тхеравадинов (такой точки зрения придерживались представители франко-бельгийской школы Л. де ля Валле Пуссэн, Ж. Пшылуски, а также Ф. Веллер в Германии, А.Б. Кейф в Англии, В. Лесны в Чехословакии)20. Поэтому значение Канона, как и ряда других хинаянистских источников, для восстановления первоначального буддизма оказалось несколько поколебленным. Одна из трудностей в использовании источников, относящихся к «Малой Колеснице», состоит, как это ни парадоксально, в последовательном изгнании из них противоречий, в весьма большой стройности и монолитности излагаемой концепции; кроме того, исследователь нередко находится в неведении относительно существования разной трактовки тех или иных сутр в пределах хинаяны. А ведь именно противоречия, наличие разных отражений или интерпретаций одной и той же идеи дают основания для внутренней реконструкции первоначального буддизма методом последовательной регрессии. Чем больше расхождений в понимании одного и того же места Канона, тем больше возможностей для реконструкции, причем реконструируемое состояние можно отнести тем дальше вглубь, чем существеннее эти расхождения. Конечно, и на этот метод наложены серьёзные ограничения. Выдающийся польский буддолог, безвременно скончавшийся С. Шайер, убедительно показал, что в настоящее время невозможно и нецелесообразно из массы канонических текстов выделять личное учение Будды.21 Самое большее, что можно пока сделать, это восстановить с некоторой вероятностью те доканонические элементы, которые легли в основу позднейшей системы буддийской схоластики. К сожалению, Шайер, так много успевший сделать для разработки методологии реконструкции первоначального буддизма, в ряде случаев не смог преодолеть едва ли верных взглядов на "примитивность" доканонического предания и слишком "атомизирующего" взгляда на возможности восстановления этого предания. В этой связи кажется сомнительным его утверждение, что различия между буквальным смыслом (nitartha) и символическим (neyartha) были выдумкой специалистов в области буддийской экзегезы и что в первоначальном буддизме все тексты и утверждения имели лишь однозначный, прямой и буквальный смысл. Согласиться с таким утверждением значит игнорировать тот факт, что буддизм возник не на пустом месте и что Будда в выборе своего учения не обладал полной свободой воли; наоборот, буддизм возник в определённую эпоху в широком "поле" уже существовавших философских и религиозных учений как реализация одной из предоставленных этим "полем" возможностей. А если дело обстояло именно так, то уже первые буддийские тексты не могли обладать всегда лишь однозначным смыслом, поскольку они, помимо чисто внутренних целей, были ориентированы и на существовавшие в обществе того времени взгляды (в положительном или негативном смысле). С другой стороны, Шайеру можно предъявить упрёк в излишней осторожности, когда он утверждает, что восстановлению подлежат лишь доканонические и "досистематические" размышления. Что касается того, что доканоническое учение не было и в условиях Индии не могло быть несистематическим, то это очевидно. Возможность же реконструкции первоначальной системы или, по крайней мере, её элементов, а не отдельных разрозненных черт зависит целиком от умения выбрать в исходной засвидетельствованной системе противоречия, относящиеся к системе, а не к внешней реализации её. Шайер, видимо, иногда смешивал факты, относящиеся к системе, и факты, внешние по отношению к ней. Именно этим, вероятно, объясняется мнение польского учёного, что противоречия, содержащиеся в Каноне, не были исключены из него в силу их древнего происхождения и, следовательно, высокой степени авторитетности. Здесь не предусмотрено как раз наиболее вероятное решение, заключающееся в том, что противоречия, рассматриваемые Шайером, являются мнимыми с синхронной точки зрения. Они существенны лишь с генетической точки зрения; для времени же, когда Канон оформился и стал священной книгой буддистов, неверно говорить о противоречиях Канона. Напротив, определяя систему взглядов, изложенных в Типитаке, нужно иметь в виду, что эти кажущиеся противоречия вплетались в общую массу идей и представлений этого памятника. В связи с переоценкой роли хинаянистских источников в реконструкции первоначального буддизма изменился и взгляд на значение памятников северного буддизма (махаяны), столь высоко оценивавшихся ещё В.П. Васильевым и Г. Керном. После работ Ф. И. Щербатского, Л. де ля Валле Пуссэна и особенно Ж. Пшылуского стало более или менее ясно, что и тексты различных сект "Великой Колесницы" содержат остатки доканонических представлений, причем и таких, которые бесследно исчезли в памятниках южного буддизма.22 Особое значение махаянистских источников в выявлении комплекса идей и представлений доканонического буддизма заключается, по нашему мнению, ещё и в том, что в этих источниках, принадлежащих многочисленным и часто сильно разошедшимся во взглядах сектам, даётся отражение одного и того же учения с разных точек зрения, причём иногда довольно хорошо известно, в соответствии с какими правилами происходила обработка, интерпретация или приспособление первоначального ядра буддийского учения.23 Поскольку же наслоившийся элемент часто известен, то даже сильно эволюционировавшие системы махаяны, почти полностью заглушившие первоначальное ядро (как, например, в тантрическом буддизме), оказываются полезными для реконструкции доканонического учения, так как трудности заключаются, пожалуй, не столько в степени расхождения между начальной и данной системами, сколько во внутренних возможностях к ретроспективной реконструкции, предоставляемых тем или иным текстом. Высказанные выше соображения следует иметь в виду при рассмотрении палийского Канона Типитаки и при оценке её роли в реконструкции доканонического учения, с одной стороны, и её роли в утверждении буддизма на Цейлоне24 и в странах Юго-Восточной Азии — с другой. Буддийский Канон состоит из трех частей25. Первая из них — Виная-питака содержит правила поведения, которые обязательны для членов буддийской общины, правила приёма в общину, исповеди, предписания, относящиеся к жизни во время сезона дождей, правила, касающиеся жилища, одежды и т. д. В свою очередь, Виная-питака состоит из трёх отделов. В первом, называемом Сутта-вибханга, содержится изложение и объяснение Пратимокши, являющейся, по существу, дисциплинарным кодексом; здесь же интересно перечисление 227 ошибок, совершаемых членами буддийской общины. Эта часть представляет собой первостепенный интерес для историка раннего буддизма, изучающего организацию общины. Есть серьёзные основания считать, что Сутта-вибханга принадлежит к числу весьма древних частей Канона. Второй отдел Виная-питаки, известный под названием Кхандхаки, интересен прежде всего тем, что он содержит ряд отрывков исторического и легендарного характера (в частности, здесь есть и рассказы о жизни Будды), иллюстрирующих правила поведения. Некоторые исследователи полагают, что в Кхандхаках содержатся фрагменты старой, не дошедшей до нас хроники. Третий — Паривара наименее существен. В форме вопросов и ответов он вкратце резюмирует некоторые положения предыдущих частей Винаи. Позднее происхождение Паривары (она сложилась, видимо, уже на Цейлоне) сейчас считается общепризнанным. Особую часть Канона составляет Абхидхамма-питака, в которой рассматривается та же проблема дхаммы (см. ниже), что и в Сутта-питаке (о ней ниже), но в метафизическом и этико-психологическом ракурсах. Абхидхамма-питаку иногда называют Саттапакараной («Семь трактатов») по числу составляющих её отделов. Самым знаменитым из них является Дхаммасангани — «Перечисление (классификация) дхамм», психологический трактат исключительной важности, обычно относимый к IV в. до н. э. Именно Дхаммасангани заложил основы буддийской психологии, известной своими замечательными достижениями. В этом трактате, по существу, перечисляется всё то, что есть во вселенной, которая рассматривается не как внешний по отношению к человеку объект, а как совокупность представлений, создаваемых человеком, к которой присоединяются психические элементы. Следующий отдел Абхидхамма-питаки — Вибханга менее интересен. В нём рассматриваются некоторые психологические категории, как встречающиеся в Дхаммасангани, так и отсутствующие в ней. Однако метод рассмотрения здесь иной, чем в предыдущем трактате. Третий отдел, Каттхаваттху, посвящён изложению спорных вопросов буддийской философии и приписывается Тиссе, который председательствовал на Третьем соборе в Паталипутре. Четвёртый отдел, Пуггала-паньнятти, рассматривает различные типы людей в зависимости от их состояний или поведения. Это самая короткая часть Абхидхамма-питаки. Менее интересны и недостаточно известны последние три отдела — Дхатукатха, излагающая вопросы, связанные с психическими явлениями и с их отношением к соответствующим категориям; Ямака, одна из сложнейших частей Абхидхамма-питаки, исследующая вопросы прикладной логики; и, наконец, последний отдел Паттханап-пакарана, в которой исследуется понятие причинности. Между Виная-питакой и Абхидхамма-питакой в Каноне находится одна из самых знаменитых и интересных частей — Сутта-питака («Собрание текстов»), обращённая к мирянам не в меньшей степени, чем к членам сангхи. Во всяком случае, для самых широких слоев общества и в древности и теперь Сутта-питака заменяла и Винаю и Абхидхамму, являясь собранием буддийской мудрости и источником эстетических радостей, подлинной энциклопедией буддизма. Именно Сутта-питака представляет в наиболее полном виде «Учение» — дхамму. Эта часть Канона содержит в себе и прозаические диалоги, и стихотворные отрывки, и легенды, и афоризмы. Основное место здесь занимают высказывания Будды или его учеников, обычно вставленные в какой-нибудь эпизод. Сутта-питака состоит из пяти собраний сутр (никая), объединённых и в плане содержания и в плане стилистических и языковых характеристик. Дигха-никая («Собрание пространных поучений») открывает Сутта-питаку. Она состоит из 34 сутр, каждая из которых раскрывает суть того или иного положения в учении Будды. Из входящих в состав Дигха-никаи частей наиболее известны Брахмаджала-сутта, в которой эпизод об аскете, хулившем Будду, и ученике аскета, хвалившем Будду, дал повод для важной в философском отношении дискуссии о правилах морали, о различных философских взглядах и т. д.; и Махапариниббана-сутта, повествующая с большой конкретностью и впечатляющей силой о последних днях жизни Учителя. Другие сутры в той или иной степени излагают взгляды Будды на отношение к кастам, к брахманизму, об обязанностях последователей буддийского учения, об аскетах, о причинности и т. д. В следующей никае — Маджджхима-никае («Собрание средних поучений») 152 сутры, излагающие принципы буддизма как религии. Некоторые из них во многом напоминают соответствующие места из Дигханикаи. Третья часть Сутта-питаки представлена Самъютта-никаей («Собрание связанных поучений»), сложившейся, видимо, несколько позже, чем предыдущие два "собрания". Наибольший интерес среди многочисленных сутр этого текста вызывает, конечно, Дхаммачаккаппаваттана-сутта, рассказывающая о том, как было приведено в движение «Колесо Закона». Здесь же содержится знаменитая Бенаресская проповедь Будды (она встречается и в Виная-питаке), которой начался проповеднический путь Будды. Четвёртую часть Сутта-питаки, образующую с тремя предыдущими частями известное единство, составляет Ангуттара-никая («Собрание поучений, большее на один член»). Этот сборник — самый обширный в Сутта-питаке: он содержит около 2300 сутр, разделённых на 11 частей в зависимости от количества качеств, присущих тому или иному предмету (о пяти добродетелях ученика, о семи сокровищах этики и т. д.). Некоторые отрывки Ангуттара-никаи интересны по сообщаемым ими историческим сведениям, относящимся к первоначальной сангхе, к непосредственным ученикам Будды и т. д. Несколько особое положение по сравнению с четырьмя предыдущими собраниями занимает последняя, пятая часть Сутта-питаки26 — Кхуддака-никая («Собрание коротких поучений»). В её состав входят шедевры буддийской прозы и поэзии, равных которым нет во всей Типитаке. То что окончательное оформление этого "собрания" относится к наиболее позднему периоду в создании Канона, кажется довольно очевидным: помимо ряда внутренних данных, об этом свидетельствует также различный объём и существенно различный состав Кхуддака-никаи на Цейлоне, в Бирме или в Сиаме. Однако отдельные части этой книги, без сомнения, принадлежат к самому древнему слою в Типитаке и, вероятно, наиболее точно отражают представления, свойственные первоначальному буддизму. Поэтому такие части представляют первостепенный интерес для историка буддизма. Кхуддака-никая открывается «Собранием кратких уроков (или афоризмов)» — Кхуддака-патха, которая пользуется на Цейлоне непререкаемым авторитетом и популярностью. В ней содержится знаменитое кредо буддизма (см. прим. к строфе 190 нашего перевода), 10 предписаний (воздержание от убийства, воровства, нечестивого образа жизни, лжи, употребления горячительных напитков, пения, танцев и музыки, украшений, роскоши, золота и серебра, принятия пищи в неурочное время), перечисление 32 частей тела, 10 вопросов для новообращённого, забавные в своих "пифагорейских" установках, а также пять сутр несколько больших размеров, из которых наиболее одушевлённой и проникновенной считают Ратана-сутту — хвалебный гимн, исполненный высоких поэтических достоинств. К числу наиболее известных частей Кхуддака-никаи принадлежит также Удана — сборник из 82 коротких лирических стихотворений, написанных просто и сильно. Традиция приписывает их авторство Будде, произносившему те или иные стихотворения во время важных событий его жизни. Близко к Удане стоит Итивуттака, содержащая в прозе и в стихах высказывания Будды преимущественно по вопросам этики и морали. Тхера-гатха и Тхери-гатха приписываются выдающимся ученикам Будды (мужчинам и женщинам). Они представляют собой собрание взволнованных излияний, проникнутых высоким религиозным чувством. Несмотря на временами усложнённый стиль и неясности в языке, их литературные достоинства чрезвычайно высоки. Если добавить, что эти две части важны для изучения жизни ближайших сподвижников Будды и уделяют немало внимания проблеме нирваны, выступающей здесь как одна из центральных тем, то станет понятным значение этих сочинений в истории буддийской литературы. Буддхаванса, содержащая жизнеописание Будды и 24 предшествующих ему будд, обнаруживает несомненные следы позднего происхождения. Однако среди всех произведений, составляющих Кхуддака-никаю, самыми значительными считаются три: Дхаммапада, о которой речь пойдет ниже, Сутта-нипата и Джатаки. Джатаки — около 550 рассказов, легенд и сказок о предшествующих существованиях Будды — необычайно популярны в Индии и за её пределами на протяжении многих веков. Впитав в себя лучшие соки древнеиндийского фольклора из эпох, предшествующих зарождению буддизма, Джатаки сумели традиционную для Индии тему метампсихоза представить как серию эпизодов из жизни Гаутамы и предшествовавших ему будд. Не случайно, что из Джатак были заимствовали многочисленные сюжеты, разрабатывавшиеся в индийском искусстве и литературе. Конечно, не всегда можно сказать с уверенностью, что было заимствовано из Джатак, а что взято из того же источника, из которого черпали материал составители Джатак, но остаётся хорошо известным фактом, что ряд историй из этого сборника повторяется в Панчатантре или Катхасаритсагаре, а отдельные параллели между Джатаками, с одной стороны, и Пуранами, Махабхаратой, Рамаяной, джайнской литературой — с другой, столь убедительны, что предполагают, помимо некоторых общих источников, взаимное влияние этих двух родов древнеиндийской литературы. Популярность Джатак подтверждается и наличием многочисленных пересказов их на пракритах, на буддийском смешанном санскрите (ср. Махавасту) и т. д. Каждый рассказ в Джатаках начинается с введения, сообщающего об обстоятельствах жизни Будды, которые заставили рассказать очередную историю о рождении. В рассказах использованы традиционные для индийской литературы приёмы: сочетание стихов и прозы, принцип обрамления, участие животных, говорящих и действующих, как люди, и т. п. В уже упоминавшейся Саддхармапундарике указывается, что Будда, прекрасно понимавший разницу в способностях и умственном уровне людей, часто рассказывал истории и притчи, в которых поучительность и серьёзный тон сочетались с увлекательным изложением (SBE, XXI, 1884, стр. 120). Несомненно, что Джатаки отражают эти же особенности стиля, и они во многом определяют их популярность и в наши дни, когда к Джатакам обращаются даже те, кто ничего не знает о буддизме. Сутта-нипата — одна из самых старых частей Канона, что выясняется из анализа её языка и содержания. Она отражает тот период в развитии буддизма, когда на первом месте стояли этические проблемы, а вполне разработанной системы философских взглядов ещё не существовало; когда в памяти живы были проповеди Будды о тщетности суемудрия и метафизики, далёкой от задач облегчения жизни, когда споры последователей Будды с их идейными противниками были сосредоточены на относительно простых и общих вопросах; когда понятие "дхамма" обозначало едва ли что-нибудь иное, чем простое следование правилам поведения и некоторым моральным принципам27. Уже этих особенностей достаточно для того, чтобы Сутта-нипата стала в центре внимания историков буддизма. Её значение становится ещё более важным потому, что в ней достаточно широко и подробно отражены темы, содержащие сведения об общественной и религиозной жизни Индии во второй половине I тысячелетия до н. э., о жизни самого Будды, об этической стороне его доктрины, не затемненной напластованиями позднейших философских учений. Поэтические достоинства Сутта-нипаты, в которой чередуются повествовательные строфы с диалогическими, способствовали её широкому распространению. За пределами Канона также существовала обширная литература на пали. Часть её была весьма тесно связана с канонической литературой и иногда даже представляла собой нечто вроде антологий из канонических текстов, приспособленных для определённых целей, как, например, Паритта — собрание канонических текстов для заклинаний и магических действий (церемония пapиттa до сих пор существует на Цейлоне). Другая часть была вполне самостоятельной; она-то и представляет особый интерес для изучающих буддийскую литературу. Именно с ней связано возникновение некоторых новых жанров в истории древнеиндийской словесности. Среди произведений послеканонической литературы на пали выделяется своими литературными достоинствами и первостепенным философским значением книга Милинда-паньха («Вопросы царя Милинды»), шедевр индийской прозы. Первоначально Милинда-паньха была написана, видимо, на санскрите или на одном из североиндийских пракритов. Однако первоначальный текст был потерян; зато сохранился перевод на пали, сделанный на Цейлоне, вероятно, в начале нашей эры. Милинда-паньха представляет собой беседу, которая велась между греческим царём Менандром (Милинда), правившим в Северной Индии во II в. до н. э., и буддийским мудрецом-философом Нагасеной. Первый задавал вопросы, связанные с основными положениями буддийского учения, а второй с удивительной последовательностью отвечал на вопросы, доводя до логического конца и окончательной ясности то, что было сказано Буддой лишь в виде намёка или просто недостаточно определённо. Более того, нужно думать, что во многих случаях интерпретация буддийского учения в Милиндапаньхе противоречила первоначальному пониманию буддизма, который в устах Нагасены получил последовательно негативное объяснение. Тем не менее, любая из проблем, затронутых в этой книге, получала блестящее и всегда оригинальное решение (будь то вопрос о несуществовании души или учение о я как о потоке понятий, абстрагированных от конкретных состояний этого я). Остаётся сожалеть, что этот выдающийся памятник до сих пор не переведён на русский язык. В дальнейшем развитии буддийской литературы на пали бесспорное первенство принадлежало цейлонским авторам. Именно на Цейлоне в IV — V вв. н. э. были составлены две исторические хроники — по существу первые в своём роде образцы этого жанра из известных до сих пор — Дипаванса и Махаванса— причудливое сочетание важных исторических фактов с легендами и мифологией. Примерно в то же время начался блистательный период расцвета литературы на Цейлоне, отмеченный гигантской работой комментаторов Канона. Этот период прежде всего связан с именем Буддхагхоши, непререкаемым авторитетом в области буддизма и плодовитым автором, написавшим Висуддхимаггу («Путь очищения»), энциклопедию буддийского учения, и составившим многочисленные комментарии на канонические тексты (правда, в последние десятилетия неоднократно высказывались сомнения в авторстве ряда приписываемых ему комментариев). Среди других комментаторов наибольшие заслуги принадлежат Буддхадатте и Дхаммапале, жившим примерно в то же время, что и Буддхагхоша. С конца V в. н. э. начался закат палийской литературы на Цейлоне, хотя и в дальнейшем продолжали появляться исторические хроники, комментарии, научные сочинения и художественные произведения, которые, впрочем, уже никогда не играли столь значительной роли28. Наряду с палийской литературой Цейлона следует отметить и во многих отношениях связанную с ней литературу на сингалезском языке, продолжавшую разработку буддийских тем,29 а также буддийскую литературу Бирмы (на пали), не имевшую, однако, такого значения, как цейлонская30. Общий фон буддийской литературы, прежде всего палийской, помогает лучше определить место и значение Дхаммапады, её источники и круг памятников, на которые она оказала влияние. * Дхаммапада — знаменитый буддийский сборник изречений, составленный на пали. Он входит в качестве составной, но вполне самостоятельной части в буддийский Канон и помещается обычно в пятой части Сутта-питаки, называемой Кхуддака-никаей. Название Дхаммапада состоит из двух слов, каждое из которых многозначно. О слове "дхамма" будет подробнее сказано ниже; сейчас же стоит только заметить, что оно могло значить "добродетель", "закон", "учение" (в частности, буддийское), "религия", "элемент", "качество", "вещь", "явление" и т. д. Слово "пада" в равной степени означало "стезя", "путь", "место", "средство", "причина", "основа", "слово", "стих", "нога" , "след" и т.д. (см. объяснение значения слова "пада" в Абхидханападипике). Поэтому теоретически существует очень большое количество возможностей для объяснения названия Дхаммапады. Они определяются сочетаемостью слов одного (дхамма) и другого (пада) ряда. "Стезя добродетели", "Стезя закона", "Стезя учения", "Стезя религии", "Основа добродетели", "Основа закона", "Основа учения", "Слово о добродетели", "Слово о законе", "Слово об учении", "Стихи о добродетели", "Стихи о законе" и т. д. — все эти переводы слова Дхаммапада, а также ряд других, почти в одинаковой степени удачны или, напротив, неудачны. (Следует упомянуть, что С.Ф. Ольденбург, имея в виду очевидную игру слов в названии памятника, предлагал переводить его как "Стопы закона".) Едва ли целесообразно пытаться выбрать из них лучший вариант. И дело здесь, конечно, не столько в том, что сейчас уже трудно добраться до первоначального значения древнего слова, сколько в принципиальной многозначности названия Дхаммапада, которое, нужно думать, по-разному понималось в зависимости от эпохи и от школы. Древним индийцам было присуще творческое отношение к слову. Оно проявлялось двояко: с одной стороны, к определённому слову пристраивались длинные синонимические ряды, придумывались изощрённые "изобразительные" слова (часто сложные) для обозначения простейших понятий; с другой стороны, в Индии хорошо понимали знаковую природу слова, осознавали огромные потенциальные возможности формально одного и того же слова для выражения самых различных понятий; знали, что значение слова в большой степени определяется целой системой, в состав которой входит данное слово. Именно поэтому для индийской литературы, философии или религии характерно использование примерно одного и того же набора слов и терминов, которые, однако, в разных направлениях и в разные периоды означали существенно различные понятия. Из сказанного следует, что определить первоначальное значение слова Дхаммапада можно было бы лишь в том случае, если бы в точности был известен культурно-исторический контекст, в котором возник этот памятник. Впрочем, и в этом случае значение расшифровки названия оказалось бы весьма небольшим, так как оно объясняло бы лишь один из эпизодов в общей теме функционирования Дхаммапады как художественного, религиозного, философского, догматического памятника. Рассматривать же Дхаммападу только в генетическом или в узко синхронном плане (например, III в. до н. э., секта тхеравадинов и т. д.) едва ли целесообразно: нужно помнить, что она была живым, современным словом и в эпоху её создания и в каждый из последующих периодов вплоть до настоящего времени. Да и само понятие "эпоха создания" в данном случае весьма неопределённо. Можно говорить о создании данного текста, буквы, но важно не забывать, что более чем две тысячи лет почти непрерывно возникают всё новые и новые концепции и представления, опирающиеся на один и тот же старый текст31. Буква текста остаётся, изменяется его дух. По этим же соображениям вопрос о хронологии Дхаммапады в абсолютной датировке (видимо, III или даже IV в. до н. э.) не имеет первостепенного интереса, тем более что одна точная дата в том хронологическом хаосе, который характеризует историю индийской литературы в древности, почти ничего не даёт. Важнее было бы определить относительную хронологию оформления Дхаммапады как единого целого. Но, к сожалению, нам не известна в достаточной мере система идей и представлений предшествующего периода, отражённая, возможно, в первоначальном Каноне или в текстах, промежуточных между ним и дошедшим до нас текстом Типитаки. Естественно, что обычно проводимые наблюдения по относительной хронологии Дхаммапады32 или очень расплывчаты или касаются лишь отдельных мест памятника, которые, принадлежа, как правило, к "общим" местам буддийской или, — даже шире, — индийской литературы, могли кочевать из одного текста в другой33. Особое положение Дхаммапады и её исключительная популярность, помимо ряда других данных, подтверждается многочисленностью рецензий и вариантов этого памятника. Наиболее известной и авторитетной рецензией является палийская, состоящая из 423 стихотворных сутр, разделённых на 26 глав. Именно по ней и сделан публикующийся в этой книге перевод. Существуют и другие рецензии Дхаммапады, частично связанные с палийским текстом, а в большинстве случаев довольно значительно отличающиеся от него, но восходящие вместе с ним в конечном счёте к одному общему источнику. Одним из оригинальных вариантов этого общего источника является санскритская версия, связываемая с именем Дхарматраты (что подтверждается также китайской и тибетской традицией). Санскритская версия отражена в одном из вариантов китайской Дхаммапады, представляющем скорее комментарий, чем собственно текст памятника, а также более непосредственно в так называемой Уданаварге, рукописи на брахми, найденной впервые во время третьей Турфанской экспедиции Грюнведеля и Ле-Кока34. Уданаварга, принадлежащая к школе сарвастивадинов, содержит в себе не только ряд глав, одноимённых с соответствующими палийскими (главы о серьёзности, о приятном, о желании, о пути, о цветах, о гневе, о разном), но и дополняет их рядом новых, отсутствующих в палийской версии (ср. Удана). С санскритской Уданаваргой связан тибетский вариант, опубликованный почти полвека назад35 и ещё раньше переведённый,36 а также перевод на тохарский В, найденный в начале XX в. в Восточном Туркестане37. Предполагают также существование особой рецензии на гибридном санскрите, легшей в основу другой китайской версии. Китайские разновидности Дхаммапады представлены четырьмя основными вариантами списков, восходящими к разным источникам. Из этих разновидностей наиболее известна та, которая теснее всего связана с палийской версией38. Тем не менее различия между ней и Дхаммападой на пали достаточно велики. Китайская версия содержит 39 глав вместо 26 в палийском тексте; при этом кое-что из китайской версии не находит никакого отражения в палийской и наоборот. Из всех рецензий Дхаммапады, обнаруженных в конце XIX — начале XX в., наибольший интерес вызвала, пожалуй, находка в Хотане рукописи на кхароштхи, содержащей фрагменты Дхаммапады. Эта рукопись, написанная на одном из северозападных пракритов, была приобретена французской экспедицией Дютрёй де Рэна и русским генеральным консулом в Кашгаре Н. Ф. Петровским, чьё имя неразрывно связано с ценнейшими приобретениями центральноазиатских рукописей. Э. Сенар во Франции и С.Ф. Ольденбург в России издали найденные фрагменты, вокруг которых сразу же разгорелись научные споры, продолжающиеся до сих пор39. Они были вызваны тем, что пракритская рецензия на кхароштхи, как и другие, несомненно существовавшие, пракритские версии Дхаммапады40, были важнейшим связующим звеном между различными известными до тех пор версиями. Она окончательно подорвала старое мнение о том, что палийская версия точнее всего передаёт первоначальный текст и является самой древней. Кроме того, открытие пракритской Дхаммапады существенно продвинуло вперёд наши познания в области соотношения пракритов и их использования для проповеди буддизма, подтвердив тем самым знаменитый отрывок из Чуллавагги (5, 33), излагающий слова Будды ("Вы не должны перекладывать слова Будды на ведийский язык. Кто делает так, тот совершает грех. Я говорю вам, бхикшу, учите слова Будды каждый на своём собственном диалекте"). Наконец, пракритская Дхаммапада дала новый импульс к исследованию вопроса о языке первоначального буддийского канона41. Последние по времени публикации фрагментов пракритской Дхаммапады дают более надёжный материал для дальнейших поисков и решений42. Теперь стало окончательно ясно, что исследователь, собирающийся работать в области первоначального буддизма, не может ограничиться только палийскими текстами. Пример Дхаммапады, может быть, один из наиболее показательных; он лишний раз подтверждает правоту слов Ф. Веллера о том, что "работы, опирающиеся исключительно на палийский Канон, бесплодны и бесцельны"43. В связи с наличием довольно большого числа версий Дхаммапады на разных языках встаёт проблема реконструкции первоначального текста этого памятника, к сожалению, до сих пор ещё не поднятая. Это обстоятельство затрудняет конкретную реконструкцию хотя бы отдельных фрагментов текста. Несомненно, что первоочередной задачей является критическое издание всех версий и вариантов Дхаммапады и составление словаря соответствий (подобного «Pali Tipitakam concordance»44), в котором были бы отражены все текстуальные варианты разночтений. В дальнейшем следовало бы определить, какие рецензии обнаруживают между собой преимущественные связи и каков характер этих связей: эта чисто филологическая работа должна бы была быть подкреплена тщательным лингвистическим анализом связанных между собой списков независимо от того, на каком языке они написаны (в этом отношении первые шаги уже сделаны в работах Г. Людерса). После предварительной работы, связанной с критикой текста, оценкой источников и анализом языка, можно было бы попытаться восстановить первоначальный текст Дхаммапады, прежде всего в ряде ключевых мест, по-разному и противоречиво отражённых в различных рецензиях. Однако было бы неверно думать, что подобная реконструкция приведёт к чему-либо большему, чем к установлению некоторой сети соответствий, в той или иной степени характеризующей некоторые звенья системы представлений первоначального текста. Дело в том, что при реконструкции такого рода, по существу, использовались бы отдельные элементы, лишь формально соотнесённые друг с другом, но вырванные из контекста тех частных систем, в которые они входят. Более эффективной представляется "внутренняя" реконструкция первоначального текста, основанная на том, что каждый вариант Дхаммапады можно рассматривать как отражение (прямое или косвенное: первой, второй и т. д. степеней) исходного текста. При реконструкции такого рода у исследователя есть гарантия, что он в своей работе оперирует не отдельными элементами, а целыми системами или подсистемами, обеспечивающими надёжность восстанавливаемой картины; понятно, что такой метод наиболее точно выявит зависимость и производность одних рецензий от других и степень их авторитетности и аутентичности. В высшей степени полезным было бы установление признаков, по которым данная система противопоставлена сосуществующим с ней другим системам представлений. Лишь после такой работы, позволяющей рассматривать каждый текст Дхаммапады как своего рода зеркало, отражающее с разной степенью точности особенности первоначального текста, должен начаться решающий этап реконструкции, основанной на сопоставлении полученных "отражений" первоначального текста. Понятно, что учёный, занимающийся такой работой, должен знать некоторые положения, важные в методологическом плане (чем больше расхождений и противоречий между разными текстами, восходящими к одному и тому же источнику, или внутри одного и того же текста, тем более глубокой и обоснованной оказывается реконструируемая часть; монолитность и унифицированность текста, как и большая его распространённость, чаще всего свидетельствуют о позднем происхождении текста; среди различных элементов текста наиболее важны те, которые слабее всего мотивированы или не мотивированы вовсе; для восстановления первоначального состояния, как правило, существенны не те тексты, которые формально стоят ближе к этому состоянию, а те — пусть очень несходные с ним, которые являются результатом хотя бы и многочисленных, но закономерных, по возможности одно-однозначных, преобразований, и т. д.). Разумеется, пути и средства реконструкции могут уточняться или даже изменяться; сейчас же важнее подчеркнуть принципиальную возможность восстановления первоначального текста Дхаммапады или её фрагментов. Однако возможность восстановления еще ни в коей мере не предрешает вопроса о целесообразности реконструкции. Он решается исключительно в зависимости от того, насколько ценным источником для истории раннего буддизма следует считать Дхаммападу, в данном случае — палийский текст её. Выше были высказаны сомнения относительно того, что палийская рецензия в целом точнее или полнее других отражает первоначальный буддизм, и поэтому сразу же следует расстаться с мыслью о том, что она ближе других к праканоническим представлениям. К тому же есть все основания думать, что палийский текст в генетическом плане весьма неоднороден: наиболее древними являются, видимо, те части, где представлена ещё довольно простая по форме, не осложнённая философскими рассуждениями морально-этическая концепция буддизма45, где слово "дхамма" выступает в значении, предельно близком к его употреблению в направлениях индуизма, и не имеет тех сложных оттенков, которые встречаются, например, в начале Дхаммапады; наиболее поздние отрывки характеризуются философскими тонкостями, словоупотреблением "дхаммы", во многом перекликающимся с Абхидхармакошей Васубандху, отражением роста и расширения буддийской сангхи и буддийской доктрины, становящейся официальным учением. И тем не менее палийская рецензия Дхаммапады — совершенно уникальный источник по истории раннего буддизма, и её значение в этом отношении едва ли можно переоценить. Палийская Дхаммапада — самая авторитетная и освящённая традицией версия этого текста. Её место и отношение к идейному содержанию всех других произведений, входящих в Канон, достаточно хорошо известно, и поэтому Дхаммападу можно исследовать не только изнутри, но и извне, негативно. Палийский текст был священным и наиболее оберегаемым. Он был источником буддийской мудрости в течение тысячелетий, и нам более или менее полно известна эволюция в понимании тех или иных мест палийской версии и в их интерпретации46, а это дает возможность понять динамическое равновесие представлений в древнем палийском тексте. Наконец, палийская рецензия вышла далеко за пределы хинаяны, и идеи этого текста получили ещё одно отражение в призме махаянистской традиции. Можно сказать, что, продолжая своё существование во времени, текст на пали приобрёл дополнительную функцию — вневременную, став определённым символом буддизма в одном ряду с соответствующими памятниками индуизма и джайнизма. Ничего подобного нельзя сказать о других рецензиях Дхаммапады47. Каждый, кто читал Дхаммападу, как бы он ни был увлечён и поражён оригинальностью этого памятника, обнаружит, что многие мысли, содержащиеся в этом тексте, он встречал уже раньше, в других великих произведениях. Существует огромная литература, посвящённая таким сопоставлениям (иногда текстуальным). Отдельные мысли, отражённые в Дхаммападе, находят в индийской литературе разных народов48, времён, направлений, в диалогах Платона, в раннехристианских произведениях, у мистиков средневековья. Тема человека и смерти находит точнейшие аналогии в «Мыслях» Паскаля и у Тютчева, в книгах современных экзистенциалистов. Некоторые места напоминают соответствующие высказывания Канта, Ницше, Рассела и других философов. Чаще всего в таких случаях, конечно, не может быть и речи о заимствованиях или влияниях. Просто в Дхаммападе поднято много "вечных" вопросов, всегда волновавших человека. И как бы ни были поразительны аналогии с другими произведениями, едва ли следует им придавать столь большое значение, как это принято делать до сих пор, ибо специфика Дхаммапады определяется не этими внесистемными сходствами, а той единственной конфигурацией идей, которая свойственна только этому памятнику, и признаками, по которым система представлений Дхаммапады противопоставлена другим, частично пересекающимся с ней системам идей49. Отсюда можно сделать один чрезвычайно важный вывод: текст Дхаммапады нужно рассматривать прежде всего синхронно и считать его — для определённого периода и для определённой среды — единым, не имеющим противоречий. То же, что кажется противоречивым сейчас, не было таковым для исследуемого периода; и если все части текста и не образовывали идеально гармоничного сплава, то, во всяком случае, все противоречия оказывались нейтрализованными. Такой подход объяснил бы мнимость противоречий между призывами быть энергичными и одновременно смириться, стать выше добра и зла50 и не причинять зла (т. е. быть добрыми) и т. д. С его помощью хотя бы отчасти можно было бы сделать более понятным факт употребления в этом памятнике слова "дхамма" в очень большом числе значений (явление, почти беспрецедентное для священного текста, рассчитанного на огромное количество последователей буддизма). Прежде чем перейти к анализу художественных особенностей Дхаммапады, следует сказать несколько слов о двух центральных понятиях, занимающих ключевые позиции в системе представлений буддизма и отражённых в нашем памятнике, — о дхамме и о нирване. Слово дхамма, как уже говорилось выше, чрезвычайно многозначно. Оно происходит от глагола dhar — "держать", "поддерживать" и задолго до первых буддийских текстов совершило длинный путь развития. Во всяком случае в Ригведе в качестве эпитета Индры встречается слово dharmarkrt (VIII, 87, 1), обозначающее "творящий дхарму". Не считая ряда других слов того же корня, особенно следует отметить наличие в Ригведе слов dharmán ("носитель", "распорядитель", "опора") и dhárman ("защита", "опора", "крепкое установление", "закон", "порядок" и т. д.). Некоторые гимны ещё достаточно наглядно дают почувствовать первоначально конкретный характер слова dharman и его отличия от более абстрактного слова ṛtá, в дальнейшем иногда смешиваемого с ним (см.: Ригведа, IX, 97, 22 — 23 и т. д.). В Атхарваведе встречается уже и слово dharma, обозначающее "правило" или "обычай". В брахманической литературе это слово приобретает некоторые новые оттенки значения — "добродетель", "закон", "моральный долг"; появляются сочетания со значением "хранитель дхармы", "дхарма есть истина", "дхарма и истина" и т. д. В период Упанишад слово дхарма всё более отождествляется с понятиями "истина", "истинная мораль", "истинная религия". Наряду с этим существуют и другие значения, иногда более специализированные: возникает целая литература, охватывающая дидактические, политические, юридические и т. п. произведения и называемая дхармашастра. Скорее всего первоначальный буддизм и усвоил слово "дхарма" (на пали — "дхамма") именно в том немного расплывчатом, недостаточно терминологичном и широко известном значении, которое оно имело в период Упанишад. Возможно, такое предположение оправдывается и употреблением слова дхамма в надписях Ашоки. Такова предыстория этого слова в древнеиндийском языке, подробно описанная в статье Е. Вильман-Грабовской51. Дальнейшая его судьба не менее богата и значительна; здесь нет необходимости вдаваться в детали, так хорошо и полно проанализированные в буддологической литературе и прежде всего в трудах О.О. Розенберга52 и Ф. И. Щербатского53. Достаточно лишь сказать, что в махаяне последующее развитие теории дхармы определялось общей идеей, согласно которой существование — это переплетение множества тончайших предельных элементов материи, разума и сил, причем эти элементы и представляют собой единственную реальность, а сочетание их — не более чем название, покрывающее множество элементов, или дхарм. Целые направления в буддийской философии занимались изучением дхарм, определением их свойств и качеств. Несмотря на существенные различия между школами буддизма и на трансцендентный характер дхарм (по крайней мере, так считали многие авторитеты в области буддизма), понимание их как элементов существования выделяет буддизм среди всех других направлений. Однако такое значение слово дхарма приобретает в несравненно более поздний период, чем время оформления Дхаммапады и, главное, в несколько иной среде. Единственным исключением является, кажется, употребление этого слова в первых строфах Дхаммапады, отражающее махаянистское понимание дхармы. Можно думать, что эти строфы были включены в основной текст позднее (ср. их особое положение в 1-й главе). Что же касается первых веков существования этого памятника, то они не знали ещё дхаммы, отличной от дхармы индуизма, и поэтому едва ли теория дхаммы была тогда центральной концепцией буддизма и противопоставляла его по этому признаку другим направлениям в истории развития древнеиндийской мысли. Точно так же едва ли можно говорить о разработанной теории нирваны применительно к раннебуддийской литературе и вообще о нирване как важном признаке именно буддийской концепции. Как и дхарма, нирвана стала одним из фундаментальных понятий буддизма значительно позже, чем период сложения Дхаммапады. Заблуждения исследователей XIX и первой четверти XX в. как раз и состояли в том, что понятие нирваны осложнялось ассоциациями, возникшими при чтении относительно поздней литературы, и надуманным противопоставлением нирваны паринирване, ещё более запутывавшим вопрос о сущности термина54. Исследования Валле Пуссэна и Ф.И. Щербатского55, а за ними и ряда других исследователей, показали, что разработка теории нирваны относится к более позднему времени и связана прежде всего с именами великих философов северного буддизма (ср., например, Мадхьямикашастру — глава 25 об анализе нирваны). В эпоху же первоначального буддизма теория нирваны едва ли существовала (сам Будда избегал прямых ответов на вопрос о сущности и природе нирваны). Усвоив это слово в значении "затухание", "остывание", раннебуддийские тексты применяют его для обозначения состояния, когда прекращаются желания, ненависть и мрак невежества. Не случайно поэтому, что в Буддхавансе три огня страсти, ненависти и заблуждения противопоставлены нирване, а существование — несуществованию; такой взгляд опровергает до сих пор распространённую (особенно в популяризаторских работах) точку зрения, согласно которой нирвана — противоположность существования и синоним уничтожения и пассивного покоя. На самом же деле нирвана является состоянием покоя только в смысле отсутствия страстей; во всём же остальном она — проявление высшей деятельности и энергии духа, свободного от оков низменных привязанностей. Такое понимание нирваны находилось бы в соответствии с личным опытом Будды, который, достигнув нирваны, в течение нескольких десятилетий продолжал свою проповедь. Нет никаких оснований полагать, что в Дхаммападе понимание нирваны отличалось от только что изложенной раннебуддийской точки зрения. Во всяком случае ещё Макс Мюллер указывал, что ни в одном месте Дхаммапады не встречается такой ситуации, в которой слову нирвана нужно было бы придать значение уничтожения56. * Дхаммапада относится к числу тех произведений, которые, как говорит традиция, составлены из изречений, приписываемых Будде и произносившихся им по поводу того или иного случая (комментаторы подробно излагают их). Если же учесть, что в Дхаммападе весьма полно и широко изложены основные принципы морально-этической доктрины раннего буддизма, то станет понятным авторитет, которым она пользовалась и пользуется до сих пор у последователей буддизма, справедливо видящих в ней компендиум буддийской мудрости, произведение, претендующее на роль учебника жизни. Для нашего времени значение Дхаммапады состоит, пожалуй, прежде всего в том, что она является одним из самых высоких достижений древнеиндийской и мировой художественной литературы. Прелесть Дхаммапады заключается в необыкновенном изяществе её сутр, каждая из которых представляет собой законченный афоризм, поражающий ёмкой краткостью и образностью. Этот лаконизм достигается не только благодаря строгой строфической форме сутр (Дхаммапада написана стихами двух размеров — одиннадцатисложным triṣṭubh и восьмисложным anuṣṭubh), но и в силу исключительной чёткости мысли, выраженной с искусной простотой, часто в виде тезиса и антитезы. Этой же цели служат и некоторые специальные приёмы, относящиеся как к построению отдельных частей произведения, так и к стилю. Несмотря на то что каждый афоризм может рассматриваться как самодовлеющий, обычно целый ряд их связывается друг с другом цепью малозаметных переходов, плавно развивающих основную мысль данной части. Такое построение каждой главы позволяет в отдельных строфах опускать некоторые детали, иногда даже важные, поскольку читатель или слушатель, знающий эстетический код главы, самостоятельно сумеет извлечь необходимую дополнительную информацию из целого, т. е. из всей главы, и компенсировать тем самым эллиптичность той или иной строфы. Точно так же система образов, используемых в Дхаммападе, чаще всего предполагает знание определённого эстетического кода древнеиндийской художественной литературы, интерпретированного с буддийской точки зрения. Отсюда образы потока, сметающего спящую деревню; прекрасного лотоса, родившегося из грязи; вьющегося растения, душащего дерево; пламени, не прекращающегося до тех пор, пока не перестают подкладывать топливо; терпеливого слона и т. п. Эти образы, даже если они едва намечены и предельно кратко выражены, вызывали у читателя целую картину или серию картин, для изображения которых потребовалось бы много места. В этой же связи следует отметить простой и непретенциозный язык, которым написана Дхаммапада, прозрачность строения недлинных фраз и почти полное отсутствие синтаксических идиоматизмов и неправильностей, выспренности и украшательства, свойственных высокому стилю махакавья, в котором были написаны произведения Ашвагхоши. Будучи сборником изречений и преследуя, разумеется, и дидактические цели, Дхаммапада тем не менее лишена сухого рационализма, поучающего тона и следов догматизма, характеризовавших целый ряд буддийских дидактических сочинений. Каждая сутра Дхаммапады — это маленькое рассуждение на заданную тему, в котором тот или иной штрих из древнеиндийской повседневной жизни или необыкновенно конкретное сравнение, поясняя определённую мысль, переводят её в план житейского комментария, притчи, оттесняя дидактическую сторону на задний план. Может быть, именно в таких случаях и следует в первую очередь видеть фольклорные связи Дхаммапады, впитавшей в себя и лучшие традиции древнеиндийского народного творчества (о них можно судить по их отражению в литературе) и многие достижения чисто литературных жанров. Вероятно, за пределами собственно литературных форм следует искать причины столь распространённого в Дхаммападе (как, впрочем, и в других произведениях буддийской и индуистской литературы) явления, как разного вида повторы, которые наряду с чисто художественной функцией выполняли и прагматическую — помогали пониманию и запоминанию текста и делали ясной его структуру. Правда, в известном тексте Дхаммапады повторы обычно сосредоточиваются в пределах одной и той же главы; повторы же, встречающиеся по всему тексту, относительно немногочисленны и объясняются, видимо, недостаточно последовательной редакторской правкой первоначальной версии, более богатой повторами такого рода. Если бы первоначальный текст Дхаммапады был восстановлен и в нём действительно были отражены такие повторы, то можно было бы понять точный смысл этого памятника так, как его понимали тогда, когда он был создан. Для этого потребовалось бы только прочитать текст не в той линейной последовательности, как это делается обычно, а сначала все повторы, относящиеся к первой теме, затем — относящиеся ко второй, к третьей и т. д57. Повторы иного рода лучше всего представлены в 1-й главе Дхаммапады — «Главе парных строф». В ней использован один из самых излюбленных в старой индийской литературе композиционно-стилистических приёмов, заключающийся в соединении двух парных строф. Основа такого соединения — и смысловая (парные строфы посвящены одной и той же теме, хотя обычно она предусматривает два варианта — положительный и отрицательный), и формальная (использование одинаковых конструкций или сходных в обеих парных строфах). Идеальной редуцированной схемой парных строф можно было бы считать построение следующего вида: I а – b II а – b̄ c – d c – d̄ где каждая буква символизирует отдельное утверждение, а знак (-) над буквой — отрицание данного утверждения. Но практически отдельные противопоставления внутри парных строф могут нейтрализоваться или, наоборот, расширяться за счет факультативных. Разумеется, подобные повторы несут очень небольшое количество информации обычного типа или даже вовсе её не несут, являясь целиком избыточными. Однако эта избыточность оказывается полезной не только по тем соображениям, которые существенны для языка, но и потому, что она имеет определённую "сакральную" функцию, с одной стороны, и экспрессивную, чисто художественную — с другой. Высокие поэтические достоинства 3-й главы Дхаммапады — «Главы о мысли» — могут отвлечь внимание читателя от некоторых существенных тонкостей психологической терминологии буддизма, если не будет объяснено одно из самых существенных понятий буддийской психологии и философии — читта (citta). Это слово едва ли поддаётся однозначному переводу. В разных контекстах оно может означать и "мысль", и "ум", и "сердце", и "волю", и "намерения", и "эмоции" и т. д. Тем не менее в буддийских текстах во всех случаях, когда упоминается читта, речь идёт о вполне определённом и, по существу, едином понятии. Если же в европейских переводах нет вполне удачных образцов передачи этого термина, то это объясняется не столько его сложностью, сколько отсутствием в европейских языках понятий такого же объема. Значение этого слова в пали, помимо многочисленных его определений в буддийских сочинениях (см. Дх. А, I, 228; Кхуддакапатха-аттхакатха, 153; Неттипакарана, 54; Дхаммасангани, 6 и т. д.58), объясняется в зависимости от тех более общих классов явлений, в которые входит читта, и от того, каким понятиям оно противопоставлено в этих классах. В частности, особенно важно, что читта входит в число духовных факторов (нама) наряду с виджняной ("сознанием") и манасом ("умом"), с одной стороны, и в класс объектов мысли — с другой; внутри последнего читта входит уже в новый ряд противопоставлений: четасика ("духовные качества"), пасада рупа ("чувственные качества тела"), сукхума рупа ("тонкие качества тела"), паньнятти ("имя, идея, представление"), нирвана. Объем понятия читта уточняется употреблением этого слова59. Всё это полезно иметь в виду при чтении «Главы о мысли». «Глава о цветах» — одна из наиболее совершенных в книге. Рассказывают, что в одном местечке жили 500 женщин из брахманской касты. Они имели обыкновение приходить к дереву с красивыми цветами; они срывали их и жертвовали Брахме в надежде, что он поможет им избежать царства владыки смерти Ямы и что они снова родятся на небе Брахмы. Однажды этих женщин увидел Будда и обратился к ним со словами, содержащимися в этой главе. Обращаясь к женщинам, чей кругозор был ограничен брахманскими представлениями и насущными заботами, Будда использует знакомый им круг образов (боги, Яма, Мара; пчела, цветы, названия известных деревьев и т. д.). Простые, но поразительные по образности сравнения, яркая метафоричность способствуют созданию убедительной и высокохудожественной картины. В центре её — образ цветов, данный во всём многообразии ассоциаций и всесторонне обыгранный. Благодаря этому цветы выступают не только как символ греховных желаний, тем более опасный, что он прекрасен (тема бодлеровских «Fleurs du mal», но и в ином значении (как у женщин-брахманок), предполагающем традиционное для фольклора понимание60. Некоторые формальные особенности этой главы сближают ее с «Главой парных строф» (ср. 44—45, 47—48, 51—52, 55 — 56), хотя, конечно, степень связанности соседних строф здесь гораздо меньшая. Этот же приём использован в «Главе о зле» (ср. 117 — 118, 119 — 120, 121 — 122, 127 — 128), в которой получает дальнейшее разъяснение начатая в предыдущей главе важная мысль о необходимости постоянных усилий на пути к просветлению, а также указывается, что малейшая уступка злу ведёт к гибели. «Глава о старости» принадлежит к числу самых замечательных мест в буддийской литературе. В ней дано глубоко впечатляющее изображение старости, разрушения, бренности всего живущего. Наряду с этими картинами здесь приводятся слова Будды, направленные против тех, кто легкомысленно и беспечно относится к жизни, не задумываясь о её смысле. «Глава о своём я» останется непонятной без объяснения одного из наиболее сложных и изменчивых понятий древнеиндийской философии и психологии — атта (atta). В анимистических теориях добуддийского периода, а отчасти и позже под атта понималась душа, описание которой подробно дано в Упанишадах61. Подобные представления, как и понимание атта в значении "сознание", отвергались буддизмом. У Будды были серьёзные основания сомневаться в существовании души, поскольку это противоречило бы закону кармы62. В буддийской литературе атта чаше рассматривалось не как душа, а как я, которое также составляет проблему, волновавшую буддийских мыслителей. Будда, как известно, боролся с ложным и поверхностным взглядом на сущность я и отвергал реальность индивидуального я и, главное, его постоянство. Видимо, он считал недопустимыми метафизические спекуляции вокруг атта, выходившие за границы опыта. То, что он говорил о я, всегда имело прагматическую направленность и предполагало феноменальное я, данное в опыте. Однако подлинный взгляд Будды едва ли известен. Возможно, что некоторый свет на него проливает эпизод с Ваччхаготтой и последующий разговор с Анандой, содержащиеся в Аггиваччхаготтасутте. При выяснении взглядов Будды на я очень важно не пойти по тому пути, который избрали позднейшие буддийские авторитеты (Нагасена, Буддхагхоша и др.). В «Главе о своем я» нет философских рассуждений на тему я. Будда, как бы принуждённый участвовать в дискуссии об этом понятии, переводит её в совершенно иной, сугубо практический план. По его мнению, уж если стоит говорить о я, о себе, то только для того, чтобы определить, какое зло или добро может быть связано с я и какую роль играет это я на пути к просветлению. Такой прием снижения высоких понятий, незаметной замены метафизических рассуждений конкретными практическими советами, нежелание вести чисто теоретические споры, которые не могут помочь человеку, характерен для проповедей Будды. В «Главе о мире» выражен взгляд Будды на мир, порождающий новые желания и привязанности, увеличивающий существование (т. е. способствующий продолжению цепи рождений). Здесь же содержатся предписания относительно жизни в этом мире и противопоставление ему другого мира, к которому нужно стремиться. В «Главе о счастье» привлекают внимание наиболее оптимистические строфы, представляющие резкий контраст с полными безнадёжности и отчаяния мыслями «Главы о старости» и других мест Дхаммапады. Важно подчеркнуть, что многие исследователи склонны умалчивать о подобных настроениях в раннебуддийских текстах и рассматривают буддизм в плане позднейших аналогий, как традиционно и исключительно пессимистическое учение. «Глава о счастье» интересна и тем, что на её основании в известной мере можно представить себе положительные идеалы, одушевлявшие последователей Будды в ранний период развития буддизма. К этой главе примыкает другая, связанная с ней, — «Глава о приятном», в которой дан критический разбор традиционного понятия "приятного" и выдвигается новое его понимание, соответствующее принципам буддизма. Как и в предыдущей главе, здесь исходным является старое понятие, наполняемое новым содержанием. В свою очередь эта глава отчасти связана с выдающейся по своим художественным достоинствам «Главой о скверне», в которой речь идет о грязи желаний, заблуждений, невежества, о необходимости борьбы за духовную чистоту каждого человека. Последние, завершающие, главы Дхаммапады менее интересны в художественном отношении, зато они знакомят читателя с некоторыми положениями раннебуддийской догматики и отчасти повторяют ряд мыслей, выраженных в предыдущих главах. Есть веские основания полагать, что некоторые из этих завершающих глав возникли позже, чем основное ядро Дхаммапады. * Приведем перечень основных изданий и переводов палийской Дхаммапады: 1. Dhammapadam, ed. V. Fausböll, Hauniae, 1855 (повторные издания: The Dhammapada, London, 1885 и 1900). 2. A. Weber, Das Dhammapadam. — ZDMG, XIV, 1860 (перепечатано в «Indische Streifen», Bd I, Berlin, 1868). 3. F. Max Müller, The Dhammapada. A collection of verses. — SBE, X, Oxford, 1881 (второе издание — 1898; еще ранее, в 1870 г., в Лондоне появился английский перевод М. Мюллера под названием «Buddha's Dhammapada, or Path of virtue»). 4. Fernand Hu, Le Dhammapada, Paris, 1878. 5. J. Gray, Dhammapada, Rangoon, 1881 (2-е изд.: Calcutta, 1887). 6. L. v. Schroeder, Worte der Wahrheit, Leipzig, 1892. 7. K. E. Neumann, Der Wahrheitspfad, Leipzig, 1893 (2-е изд: München, 1921; 3-е изд.: München, 1949, также «Reden Gotama Buddhas», Bd III, 1959). 8. H. Герасимов, Путь к истине (Dhammapada). Изречения буддийской нравственной мудрости, М., 1898 (перевод с английского перевода М. Мюллера). 9. A.J.E. Edmunds, Hymns of the faith (Dhammapada), Chicago, 1902. 10. P.E. Pavolini, Le Dhammapada, Mailand, 1908. 11. W.D.C. Wagiswara and K.J. Saunders, The Buddha's way of virtue, New York, 1912. 12. Suriyagoda Sumangala Thera, The Dhammapada. — PTS, 1914. 13. Dhammapada, Der Pfad der Lehre. Die älteste buddhistische Spruchsammlung, Zehlendorf — west bei Berlin, 1919 (2-е изд.: 1922). 14. Dhammapada, Poona, 1923. 15. F.L. Woodward, The Buddha's Path of virtue, Madras, 1929. 16. C.A.F. Rhys Davids, The minor anthologies of the Pali Canon, pt I, Dhammapada (Verses on Dhamma) and Khuddakaputha (the text of the minor sayings), London, 1931. 17. R. et M. Maratray, Le Dhammapada, Paris, 1931. 18. P.L. Vaidya, Dhammapada, 1934. 19. I. Babbitt, The Dhammapada, 1936. 20. Chos-kyi tshigs-su-bcad-pa, Dhammapada, Transl. Byd. Ge-Aun-chos-'plel, with a foreword by G. Roerich, Gangtok, 1946. 21. S. Radhakrishnan, The Dhammapada with introductory essays, Pāli text, English translation and notes, Oxford, 1950 (2-е изд.: 1954). 22. Narada Maha Thera, The Dhammapada (text and translation), Calcutta, 1952. 23. Dhammapada (Holy text of the Buddhist). Pali text in Sanskrit with English translation by Dr. C. Kunhan Raja. With a foreword by Shri Sri Prakasa, Madras, 1956. 24. Dhamma-Worte. Dhammapada des sudbuddhistischen Kanons, Herausgegeben von R. Otto Franke, Düsseldorf—Köln, 1957. Комментарии к Дхаммападе изданы «Обществом по изданию палийских текстов»: Dhammapada Commentary, vol. I, 1906 (ed. H.C. Norman), vol. II—IV, 1911—1914; vol. V, 1915 (индексы; ed. L.S. Tailang). См. также новое издание: Н. Smith, Dhammapada Commentary, pt I, 1925. Легенды, содержащиеся в комментариях к Дхаммападе, были переведены Бурлингэмом: E.W. Burlingame, Buddhist Legends, translated from the original Pāli text of the Dhammapada Commentary, Cambridge, Mass., 1921 (Harvard Oriental Series, vol. 28-30). Настоящий перевод сделан с текста, помещенного в книге S. Radhakrishnan, The Dhammapada, Oxford, 1954; кроме того, учитывались разночтения, указанные в других изданиях. В заключение я приношу благодарность Т.Я. Елизаренковой и П.А. Гринцеру, прочитавшим перевод Дхаммапады в рукописи и сделавшим много ценных замечаний. В. Топоров I. Глава парных строф I. Yamakavaggo 1. Дхаммы обусловлены разумом, их лучшая часть – разум, из разума они сотворены. 1. Manopubbaṅgamā dhammā, manoseṭṭhā manomayā; Если кто-нибудь говорит или делает с нечистым разумом, Manasā ce paduṭṭhena, bhāsati vā karoti vā. то за ним следует несчастье, как колесо за следом везущего63. Tato naṃ dukkhamanveti, cakkaṃva vahato padaṃ. 2. Дхаммы обусловлены разумом, их лучшая часть – разум, из разума они сотворены. 2. Manopubbaṅgamā dhammā, manoseṭṭhā manomayā; Если кто-нибудь говорит или делает с чистым разумом, Manasā ce pasannena, bhāsati vā karoti vā. то за ним следует счастье, как неотступная тень. Tato naṃ sukhamanveti, chāyāva anapāyinī. 3. «Он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня». 3. Akkocchi maṃ avadhi maṃ, ajini maṃ ahāsi me; У тех, кто таит в себе такие мысли, ненависть не прекращается. Ye ca taṃ upanayhanti, veraṃ tesaṃ na sammati. 4. «Он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня». 4. Akkocchi maṃ avadhi maṃ, ajini maṃ ahāsi me; У тех, кто не таит в себе такие мысли, ненависть прекращается. Ye ca taṃ nupanayhanti, veraṃ tesūpasammati. 5. Ибо никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, 5. Na hi verena verāni, sammantīdha kudācanaṃ; но отсутствием ненависти прекращается она. Вот извечная дхамма. Averena ca sammanti, esa dhammo sanantano. 6. Ведь некоторые не знают, что нам суждено здесь погибнуть. 6. Pare ca na vijānanti, mayamettha yamāmase; У тех же, кто знает это, сразу прекращаются ссоры64. Ye ca tattha vijānanti, tato sammanti medhagā. 7. Того, кто живет в созерцании удовольствий, необузданного в своих чувствах, 7. Subhānupassiṃ viharantaṃ, indriyesu asaṃvutaṃ; неумеренного в еде, ленивого, нерешительного, – Bhojanamhi cāmattaññuṃ, kusītaṃ hīnavīriyaṃ. именно его сокрушает Мара, как вихрь – бессильное дерево. Taṃ ve pasahati māro, vāto rukkhaṃva dubbalaṃ. 8. Того, кто живет без созерцания удовольствий, сдержанного в своих чувствах 8. Asubhānupassiṃ viharantaṃ, indriyesu susaṃvutaṃ; и умеренного в еде, полного веры и решительности, – Bhojanamhi ca mattaññuṃ, saddhaṃ āraddhavīriyaṃ. именно его не может сокрушить Мара,65 как вихрь не может сокрушить каменную гору. Taṃ ve nappasahati māro, vāto selaṃva pabbataṃ. 9. Кто облачается в желтое одеяние, сам не очистившись от грязи, 9. Anikkasāvo kāsāvaṃ, yo vatthaṃ paridahissati; не зная ни истины, ни самоограничения, тот недостоин желтого одеяния. Apeto damasaccena, na so kāsāvamarahati. 10. Но кто избавился от грязи, кто стоек в добродетелях, 10. Yo ca vantakasāvassa, sīlesu susamāhito; исполнен истины и самоограничения, именно тот достоин желтого одеяния66. Upeto damasaccena, sa ve kāsāvamarahati. 11. Мнящие суть в несути67 и видящие несуть в сути, 11. Asāre sāramatino, sāre cāsāradassino; они никогда не достигнут сути, ибо их удел – ложные намерения. Te sāraṃ nādhigacchanti, micchāsaṅkappagocarā. 12. Принимающие суть за суть и несуть за несуть, 12. Sārañca sārato ñatvā, asārañca asārato; они достигнут сути, ибо их удел – истинные намерения68. Te sāraṃ adhigacchanti, sammāsaṅkappagocarā. 13. Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, 13. Yathā agāraṃ ducchannaṃ, vuṭṭhī samativijjhati; так в плохо развитый ум просачивается вожделение. Evaṃ abhāvitaṃ cittaṃ, rāgo samativijjhati. 14. Как в дом с хорошей крышей не просачивается дождь, 14. Yathā agāraṃ suchannaṃ, vuṭṭhī na samativijjhati. так в хорошо развитый ум не просачивается вожделение69. Evaṃ subhāvitaṃ cittaṃ, rāgo na samativijjhati. 15. В этом мире сетует он и в ином – сетует. В обоих мирах злочинец сетует. 15. Idha socati pecca socati, pāpakārī ubhayattha socati; Он сетует, он страдает, видя зло своих дел. So socati so vihaññati, disvā kammakiliṭṭhamattano. 16. В этом мире радуется он и в ином – радуется. В обоих мирах творящий добро радуется. 16. Idha modati pecca modati, katapuñño ubhayattha modati; Он радуется – не нарадуется, видя непорочность своих дел. So modati so pamodati, disvā kammavisuddhimattano. 17. В этом мире страдает он и в ином – страдает, в обоих мирах злочинец страдает. 17. Idha tappati pecca tappati, pāpakārī ubhayattha tappati; «Зло сделано мной», – страдает он. Еще больше страдает он, оказавшись в беде.70 "Pāpaṃ me katan"ti tappati, bhiyyo tappati duggatiṃ gato. 18. В этом мире ликует он и в ином – ликует, в обоих мирах творящий добро ликует. 18. Idha nandati pecca nandati, katapuñño ubhayattha nandati; «Добро сделано мной!» – ликует он. Еще больше ликует он, достигнув счастья. "Puññaṃ me katan"ti nandati, bhiyyo nandati suggatiṃ gato. 19. Если даже человек постоянно твердит Писание,71 но, нерадивый, не следует ему, 19. Bahumpi ce saṃhita bhāsamāno, na takkaro hoti naro pamatto. он подобен пастуху, считающему коров у других. Он непричастен к святости.72 Gopova gāvo gaṇayaṃ paresaṃ, na bhāgavā sāmaññassa hoti. 20. Если даже человек мало повторяет Писание, но живет, следуя дхамме, 20. Appampi ce saṃhita bhāsamāno, dhammassa hoti anudhammacārī. освободившись от страсти, ненависти и невежества, обладая истинным знанием, свободным разумом, Rāgañca dosañca pahāya mohaṃ, sammappajāno suvimuttacitto. не имея привязанностей ни в этом, ни в ином мире, – он причастен к святости. Anupādiyāno idha vā huraṃ vā, sa bhāgavā sāmaññassa hoti. II. Глава о серьезности73 II. Appamādavaggo 21. Серьезность – путь к бессмертию. Легкомыслие – путь к смерти. 21. Appamādo amatapadaṃ, pamādo maccuno padaṃ; Серьезные не умирают. Легкомысленные подобны мертвецам74. Appamattā na mīyanti, ye pamattā yathā matā. 22. Отчетливо понимая это, мудрые – серьезны. 22. Evaṃ visesato ñatvā, appamādamhi paṇḍitā; В серьезности они черпают радость. На ниве благородных75 радуются они. Appamāde pamodanti, ariyānaṃ gocare ratā. 23. Вдумчивые, упорные, всегда стойкие и мудрые, 23. Te jhāyino sātatikā, niccaṃ daḷhaparakkamā; они достигают нирваны, свободной от привязанностей и несравненной76. Phusanti dhīrā nibbānaṃ, yogakkhemaṃ anuttaraṃ. 24. У энергичного, полного мыслей, действующего осмотрительно,77 ограничивающего себя, серьезного, 24. Uṭṭhānavato satīmato, sucikammassa nisammakārino; того, чьи дела чисты и кто живет, следуя дхамме, – у того возрастает слава. Saññatassa dhammajīvino, appamattassa yasobhivaḍḍhati. 25. Пусть мудрец усилием, серьезностью, самоограничением и воздержанием 25. Uṭṭhānenappamādena saṃyamena damena ca; сотворит остров, который нельзя сокрушить потоком78. Dīpaṃ kayirātha medhāvī, yaṃ ogho nābhikīrati. 26. Невежды, глупые люди привержены к легкомыслию. 26. Pamādamanuyuñjanti, bālā dummedhino janā; Мудрец же хранит серьезность, как драгоценное сокровище79. Appamādañca medhāvī, dhanaṃ seṭṭhaṃva rakkhati. 27. Избегайте легкомыслия, чуждайтесь страсти и наслаждения, 27. Mā pamādamanuyuñjetha, mā kāmaratisanthavaṃ; ибо лишь серьезный и вдумчивый достигнет великого счастья. Appamatto hi jhāyanto, pappoti vipulaṃ sukhaṃ. 28. Когда мудрый серьезностью прогоняет легкомыслие, 28. Pamādaṃ appamādena, yadā nudati paṇḍito; он, беспечальный, подымаясь на вершины мудрости, смотрит на больное печалью человечество, Paññāpāsādamāruyha, asoko sokiniṃ pajaṃ. как стоящий на горе на стоящего на равнине, как мудрый на глупого. Pabbataṭṭhova bhūmaṭṭhe, dhīro bāle avekkhati. 29. Серьезный среди легкомысленных, многободрствующий среди спящих, 29. Appamatto pamattesu, suttesu bahujāgaro; мудрец выделяется, как скакун, опередивший клячу. Abalassaṃva sīghasso, hitvā yāti sumedhaso. 30. Серьезностью достиг Магхаван80 первенства среди богов. 30. Appamādena maghavā, devānaṃ seṭṭhataṃ gato; Серьезность хвалят, легкомыслие же всегда проклинается. Appamādaṃ pasaṃsanti, pamādo garahito sadā. 31. Бхикшу,81 находящий удовольствие в серьезности или со страхом взирающий на легкомыслие, 31. Appamādarato bhikkhu, pamāde bhayadassi vā; пролагает путь, как огонь, пожирающий82 узы,83 большие или малые. Saṃyojanaṃ aṇuṃ thūlaṃ, ḍahaṃ aggīva gacchati. 32. Бхикшу, находящий удовольствие в серьезности или со страхом взирающий на легкомыслие, 32. Appamādarato bhikkhu, pamāde bhayadassi vā; неспособен к падению: ведь он близок к нирване84. Abhabbo parihānāya, nibbānasseva santike. III. Глава о мысли85 III. Cittavaggo 33. Трепещущую, дрожащую мысль, легко уязвимую и с трудом сдерживаемую, 33. Phandanaṃ capalaṃ cittaṃ, dūrakkhaṃ dunnivārayaṃ; мудрец направляет, как лучник стрелу86. Ujuṃ karoti medhāvī, usukārova tejanaṃ. 34. Как рыба, вырванная из своей стихии и брошенная на сушу, 34. Vārijova thale khitto, okamokata-ubbhato; дрожит эта мысль: лишь бы вырваться из-под власти Мары. Pariphandatidaṃ cittaṃ, māradheyyaṃ pahātave. 35. Обуздание мысли, едва сдерживаемой, легковесной, спотыкающейся где попало, – благо. 35. Dunniggahassa lahuno, yatthakāmanipātino; Обузданная мысль приводит к счастью. Cittassa damatho sādhu, cittaṃ dantaṃ sukhāvahaṃ. 36. Пусть мудрец стережет свою мысль, трудно постижимую, крайне изощренную, спотыкающуюся где попало. 36. Sududdasaṃ sunipuṇaṃ, yatthakāmanipātinaṃ; Стереженная мысль приводит к счастью. Cittaṃ rakkhetha medhāvī, cittaṃ guttaṃ sukhāvahaṃ. 37. Те, которые смирят свою мысль, блуждающую вдалеке, бредущую в одиночку, 37. Dūraṅgamaṃ ekacaraṃ, asarīraṃ guhāsayaṃ; бестелесную, скрытую в сердце, освободятся от Мары87. Ye cittaṃ saṃyamessanti, mokkhanti mārabandhanā. 38. У того, чья мысль нестойка, кто не знает истинной дхаммы, 38. Anavaṭṭhitacittassa, saddhammaṃ avijānato; чья вера колеблется, – мудрость не становится совершенной. Pariplavapasādassa, paññā na paripūrati. 39. В непорочной мысли,88 в невсполошенной мысли, 39. Anavassutacittassa, ananvāhatacetaso; отказавшейся от добра и зла,89 в бодрствующей нет страха. Puññapāpapahīnassa, natthi jāgarato bhayaṃ. 40. Зная, что это тело подобно скудели, превратив эту мысль в подобие крепости, 40. Kumbhūpamaṃ kāyamimaṃ viditvā, nagarūpamaṃ cittamidaṃ ṭhapetvā. пусть он с оружием мудрости нападет на Мару, и да сохранит он победу и да будет он свободен от привязанностей. Yodhetha māraṃ paññāvudhena, jitañca rakkhe anivesano siyā. 41. Увы! Недолго это тело проживет на земле, 41. Aciraṃ vatayaṃ kāyo, pathaviṃ adhisessati; отверженное, бесчувственное, бесполезное, как чурбан. Chuddho apetaviññāṇo, niratthaṃva kaliṅgaraṃ. 42. Что бы ни сделал враг врагу или же ненавистник ненавистнику, 42. Diso disaṃ yaṃ taṃ kayirā, verī vā pana verinaṃ; ложно направленная мысль90 может сделать еще худшее. Micchāpaṇihitaṃ cittaṃ, pāpiyo naṃ tato kare. 43. Что бы ни сделали мать, отец или какой другой родственник, 43. Na taṃ mātā pitā kayirā, aññe vāpi ca ñātakā; истинно направленная мысль может сделать еще лучшее91. Sammāpaṇihitaṃ cittaṃ, seyyaso naṃ tato kare. IV. Глава о цветах IV. Pupphavaggo 44. Кто победит эту землю и мир Ямы и этот мир богов? 44. Ko imaṃ pathaviṃ vicessati, yamalokañca imaṃ sadevakaṃ. Кто найдет хорошо преподанную стезю дхаммы,92 как мудрец – цветок? Ko dhammapadaṃ sudesitaṃ, kusalo pupphamiva pacessati. 45. Ученик93 победит землю, мир Ямы и этот мир богов. 45. Sekho pathaviṃ vicessati, yamalokañca imaṃ sadevakaṃ; Ученик найдет хорошо преподанную стезю дхаммы, как мудрец – цветок. Sekho dhammapadaṃ sudesitaṃ, kusalo pupphamiva pacessati. 46. Знающий, что это тело подобно пене, понимающий его призрачную природу, 46. Pheṇūpamaṃ kāyamimaṃ viditvā, marīcidhammaṃ abhisambudhāno. сломавший украшение цветами стрелы94 Мары, пусть он пройдет невидимый для царя смерти. Chetvāna mārassa papupphakāni, adassanaṃ maccurājassa gacche. 47. Человека же, срывающего цветы, чей ум в шорах, 47. Pupphāni heva pacinantaṃ, byāsattamanasaṃ naraṃ; похищает смерть, как наводнение – спящую деревню. Suttaṃ gāmaṃ mahoghova, maccu ādāya gacchati. 48. Человека же, срывающего цветы, чей ум в шорах, 48. Pupphāni heva pacinantaṃ, byāsattamanasaṃ naraṃ; ненасытного в чувственных утехах, смерть делает подвластным себе.95 Atittaññeva kāmesu, antako kurute vasaṃ. 49. Как пчела, набрав сока, улетает, не повредив цветка, 49. Yathāpi bhamaro pupphaṃ, vaṇṇagandhamaheṭhayaṃ; его окраски и запаха, так же пусть мудрец поступает в деревне.96 Paleti rasamādāya, evaṃ gāme munī care. 50. Пусть смотрит он не на ошибки других, на сделанное и несделанное другими, 50. Na paresaṃ vilomāni, na paresaṃ katākataṃ; но на сделанное и несделанное им самим. Attanova avekkheyya, katāni akatāni ca. 51. Хорошо сказанное слово человека, который ему не следует, 51. Yathāpi ruciraṃ pupphaṃ, vaṇṇavantaṃ agandhakaṃ; столь же бесплодно, как и прекрасный цветок с приятной окраской, но лишенный аромата. Evaṃ subhāsitā vācā, aphalā hoti akubbato. 52. Хорошо сказанное слово человека, следующего ему, 52. Yathāpi ruciraṃ pupphaṃ, vaṇṇavantaṃ sugandhakaṃ. плодоносно, как прекрасный цветок с приятной окраской и благоухающий. Evaṃ subhāsitā vācā, saphalā hoti kubbato. 53. Как из вороха цветов можно сделать много венков, 53. Yathāpi puppharāsimhā, kayirā mālāguṇe bahū; так и смертный, когда он родится, может совершить много добрых дел. Evaṃ jātena maccena, kattabbaṃ kusalaṃ bahuṃ. 54. У цветов аромат не распространяется против ветра, также – у сандалового дерева, у тагары97 или жасмина. 54. Na pupphagandho paṭivātameti, na candanaṃ tagaramallikā. Аромат же добродетельных распространяется и против ветра. Благой человек проникает во все места.98 Satañca gandho paṭivātameti, sabbā disā sappuriso pavāyati. 55. Сандаловое дерево или тагара, лотос или вассика99 – 55. Candanaṃ tagaraṃ vāpi, uppalaṃ atha vassikī; среди их ароматов аромат благих дел – непревзойденнейший. Etesaṃ gandhajātānaṃ, sīlagandho anuttaro. 56. Слаб этот аромат, испускаемый тагарой и сандаловым деревом. 56. Appamatto ayaṃ gandho, yvāyaṃ tagaracandanaṃ. Аромат же благих дел, веющий среди богов, – самый лучший. Yo ca sīlavataṃ gandho, vāti devesu uttamo. 57. Мара не находит тропы тех, кто благороден, 57. Tesaṃ sampannasīlānaṃ, appamādavihārinaṃ; кто живет исполненный серьезности и кто свободен благодаря совершенному знанию. Sammadaññā vimuttānaṃ, māro maggaṃ na vindati. 58-59. Как на куче мусора, выброшенного на большую дорогу, 58. Yathā saṅkāraṭhānasmiṃ, ujjhitasmiṃ mahāpathe; может вырасти лотос,100 сладкопахнущий и радующий ум, Padumaṃ tattha jāyetha, sucigandhaṃ manoramaṃ. так ученик поистине просветленного выделяется мудростью101 59. Evaṃ saṅkārabhūtesu, andhabhūte puthujjane; среди слепых посредственностей, среди существ, подобных мусору. Atirocati paññāya, sammāsambuddhasāvako. V. Глава о глупцах V. Bālavaggo 60. Длинна ночь для бодрствующего, длинна йоджана102 для уставшего, 60. Dīghā jāgarato ratti, dīghaṃ santassa yojanaṃ; длинна сансара103 для глупцов, не знающих истинной дхаммы. Dīgho bālānaṃ saṃsāro, saddhammaṃ avijānataṃ. 61. Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, 61. Carañce nādhigaccheyya, seyyaṃ sadisamattano; пусть он укрепится в одиночестве: с глупцом не бывает дружбы. Ekacariyaṃ daḷhaṃ kayirā, natthi bāle sahāyatā. 62. «Сыновья – мои, богатство – мое», – так мучается глупец. 62. Puttā matthi dhanammatthi, iti bālo vihaññati; Он ведь сам не принадлежит себе. Откуда же сыновья? Откуда богатство?104 Attā hi attano natthi, kuto puttā kuto dhanaṃ. 63. Глупец, который знает свою глупость, тем самым уже мудр, 63. Yo bālo maññati bālyaṃ, paṇḍito vāpi tena so; а глупец, мнящий себя мудрым, воистину, как говорится, «глупец». Bālo ca paṇḍitamānī, sa ve "bālo"ti vuccati. 64. Если глупец связан с мудрым даже всю свою жизнь, 64. Yāvajīvampi ce bālo, paṇḍitaṃ payirupāsati; он знает дхамму не больше, чем ложка – вкус похлебки. Na so dhammaṃ vijānāti, dabbī sūparasaṃ yathā. 65. Если хотя бы мгновение умный связан с мудрым, 65. Muhuttamapi ce viññū, paṇḍitaṃ payirupāsati. быстро знакомится он с дхаммой, как язык с вкусом похлебки.105 Khippaṃ dhammaṃ vijānāti, jivhā sūparasaṃ yathā. 66. Не имея разума, глупцы поступают с собой, как с врагами, 66. Caranti bālā dummedhā, amitteneva attanā; совершая злое дело, которое приносит горькие плоды. Karontā pāpakaṃ kammaṃ, yaṃ hoti kaṭukapphalaṃ. 67. Нехорошо сделано то дело, совершив которое раскаиваются, 67. Na taṃ kammaṃ kataṃ sādhu, yaṃ katvā anutappati; чей плод принимают с заплаканным лицом, рыдая. Yassa assumukho rodaṃ, vipākaṃ paṭisevati. 68. Но хорошо сделано то дело, сделав которое не раскаиваются, 68. Tañca kammaṃ kataṃ sādhu, yaṃ katvā nānutappati; чей плод принимают радостно и удовлетворенно. Yassa patīto sumano, vipākaṃ paṭisevati. 69. Пока зло не созреет, глупец считает его подобным меду. 69. Madhuvā maññati bālo, yāva pāpaṃ na paccati; Когда же зло созреет, тогда глупец предается горю.106 Yadā ca paccati pāpaṃ, bālo dukkhaṃ nigacchati. 70. Пусть глупец месяц за месяцем ест пищу с кончика травинки куса,107 70. Māse māse kusaggena, bālo bhuñjeyya bhojanaṃ; все-таки он не стóит и шестнадцатой части тех, кто знает дхамму.108 Na so saṅkhātadhammānaṃ, kalaṃ agghati soḷasiṃ. 71. Ибо, как не сразу свертывается молоко, так содеянное злое дело не сразу приносит плоды; 71. Na hi pāpaṃ kataṃ kammaṃ, sajju khīraṃva muccati; тлея подобно огню, покрытому пеплом, оно следует за этим глупцом.109 ḍahantaṃ bālamanveti, bhasmacchannova pāvako. 72. Когда же глупец на свое несчастье овладеет знанием, 72. Yāvadeva anatthāya, ñattaṃ bālassa jāyati; оно уничтожает его удачливый жребий, разбивая ему голову. Hanti bālassa sukkaṃsaṃ, muddhamassa vipātayaṃ. 73. Он может возжелать неподобающего ему положения и первенства среди бхикшу, 73. Asantaṃ bhāvanamiccheyya, purekkhārañca bhikkhusu. и власти в монастырях, и почитания среди других родов. Āvāsesu ca issariyaṃ, pūjā parakulesu ca. 74. «Пусть думают и миряне, и отшельники, что это сделано мной. 74. Mameva kata maññantu, gihīpabbajitā ubho; Пусть они зависят от меня во всех делах», – Mamevātivasā assu, kiccākiccesu kismici. таково намерение глупца; его желание и гордость возрастают. Iti bālassa saṅkappo, icchā māno ca vaḍḍhati. 75. Ибо одно средство ведет к приобретению богатства, другое – к нирване. 75. Aññā hi lābhūpanisā, aññā nibbānagāminī; Зная же это, бхикшу, ученик Будды, Evametaṃ abhiññāya, bhikkhu buddhassa sāvako. не возрадуется почестям, но возлюбит одиночество.110 Sakkāraṃ nābhinandeyya, vivekamanubrūhaye. VI. Глава о мудрых111 VI. Paṇḍitavaggo 76. Если кто увидит мудреца, указывающего недостатки и упрекающего за них, 76. Nidhīnaṃva pavattāraṃ, yaṃ passe vajjadassinaṃ; пусть он следует за таким мудрецом, как за указывающим сокровище. Niggayhavādiṃ medhāviṃ, tādisaṃ paṇḍitaṃ bhaje. Лучше, а не хуже будет тому, кто следует за таким. Tādisaṃ bhajamānassa, seyyo hoti na pāpiyo. 77. Пусть он советует, поучает и удерживает от зла. 77. Ovadeyyānusāseyya, asabbhā ca nivāraye; Он ведь приятен доброму и неприятен злому. Satañhi so piyo hoti, asataṃ hoti appiyo. 78. Пусть никто не соединяется с плохими друзьями, пусть никто не соединяется с низкими людьми. 78. Na bhaje pāpake mitte, na bhaje purisādhame; Привяжитесь к хорошим друзьям, привяжитесь к благородным людям.112 Bhajetha mitte kalyāṇe, bhajetha purisuttame. 79. Вкушающий дхамму живет счастливо; с чистым умом, 79. Dhammapīti sukhaṃ seti, vippasannena cetasā. мудрец всегда восхищается дхаммой, возвещенной Благородным.113 Ariyappavedite dhamme, sadā ramati paṇḍito. 80. Строители каналов пускают воду, лучники подчиняют себе стрелу, 80. Udakañhi nayanti nettikā, usukārā namayanti tejanaṃ. плотники подчиняют себе дерево, мудрецы смиряют самих себя.114 Dāruṃ namayanti tacchakā, attānaṃ damayanti paṇḍitā. 81. Как крепкая скала не может быть сдвинута ветром, 81. Selo yathā ekaghano, vātena na samīrati; так мудрецы непоколебимы среди хулений и похвал.115 Evaṃ nindāpasaṃsāsu, na samiñjanti paṇḍitā. 82. Услышав дхаммы, мудрецы становятся чистыми, 82. Yathāpi rahado gambhīro, vippasanno anāvilo; как пруд, глубокий, чистый и незамутненный. Evaṃ dhammāni sutvāna, vippasīdanti paṇḍitā. 83. Добродетельные продолжают свой путь при любых условиях.116 Благие, даже томясь желанием,117 не болтают. 83. Sabbattha ve sappurisā cajanti, na kāmakāmā lapayanti santo. Тронутые счастьем или же горем, мудрецы не показывают ни того, ни другого.118 Sukhena phuṭṭhā atha vā dukhena, na uccāvacaṃ paṇḍitā dassayanti. 84. Ни ради самого себя, ни ради другого не возжелает он ни сына, ни богатства, ни царства. 84. Na attahetu na parassa hetu, na puttamicche na dhanaṃ na raṭṭhaṃ. На незаконной стезе не возжелает он себе успеха. Да будет он благороден, мудр и справедлив. Na iccheyya adhammena samiddhimattano, sa sīlavā paññavā dhammiko siyā. 85. Немногие среди людей достигают противоположного берега. 85. Appakā te manussesu, ye janā pāragāmino; Остальные же люди только суетятся на здешнем берегу.119 Athāyaṃ itarā pajā, tīramevānudhāvati. 86. Те же люди, которые, действительно, следуют дхамме, когда дхамма хорошо возвещена, 86. Ye ca kho sammadakkhāte, dhamme dhammānuvattino. достигнут противоположного берега, минуя царство смерти, хотя его и трудно избежать. Te janā pāramessanti, maccudheyyaṃ suduttaraṃ. 87-88. Покинув темную дхамму, пусть мудрец пестует светлую.120 87. Kaṇhaṃ dhammaṃ vippahāya, sukkaṃ bhāvetha paṇḍito; Уйдя из дома в бездомность, в одиночестве, казалось бы, малоподходящем для радости, пусть ищет он удовлетворения. Okā anokamāgamma, viveke yattha dūramaṃ. Отказавшись от желаний, избавившись от собственности, 88. Tatrābhiratimiccheyya, hitvā kāme akiñcano; пусть мудрец очистит от скверны121 свой ум. Pariyodapeyya attānaṃ, cittaklesehi paṇḍito. 89. Те, чей ум должным образом опирается на начала просветления,122 89. Yesaṃ sambodhiyaṅgesu, sammā cittaṃ subhāvitaṃ; отказавшиеся от привязанностей, радующиеся освобождению, Ādānapaṭinissagge, anupādāya ye ratā. с уничтоженными желаниями,123 полные блеска, они в этом мире достигли нирваны. Khīṇāsavā jutimanto, te loke parinibbutā. VII. Глава об архатах124 VII. Arahantavaggo 90. У совершившего странствие, у беспечального, у свободного во всех отношениях, 90. Gataddhino visokassa, vippamuttassa sabbadhi; у сбросившего все узы125 нет лихорадки страсти. Sabbaganthappahīnassa, pariḷāho na vijjati. 91. Мудрые удаляются;126 дóма для них нет наслаждения. 91. Uyyuñjanti satīmanto, na nikete ramanti te; Как лебеди,127 оставившие свой пруд, покидают они свои жилища. Haṃsāva pallalaṃ hitvā, okamokaṃ jahanti te. 92. Они не делают запасов, у них правильный взгляд на пищу, 92. Yesaṃ sannicayo natthi, ye pariññātabhojanā. их удел освобождение, лишенное желаний и необусловленное.128 Suññato animitto ca, vimokkho yesaṃ gocaro. Их путь, как у птиц в небе, труден для понимания. Ākāse va sakuntānaṃ, gati tesaṃ durannayā. 93. У него уничтожены желанья, и он не привязан к пище; 93. Yassāsavā parikkhīṇā, āhāre ca anissito; его удел — освобождение, свободное от желаний и условий. Suññato animitto ca, vimokkho yassa gocaro. Его стезя, как у птиц в небе, трудна для понимания.129 Ākāse va sakuntānaṃ, padaṃ tassa durannayaṃ. 94. Чувства у него спокойны, как кони, обузданные возницей.130 94. Yassindriyāni samathaṅgatāni, assā yathā sārathinā sudantā. Он отказался от гордости и лишен желаний. Такому даже боги завидуют. Pahīnamānassa anāsavassa, devāpi tassa pihayanti tādino. 95. Подобный земле, он не знает смятения; такой добродетельный подобен столпу Индры;131 95. Pathavisamo no virujjhati, indakhilupamo tādi subbato. он как пруд без грязи. У такого нет сансар. Rahadova apetakaddamo, saṃsārā na bhavanti tādino. 96. У него спокойная мысль, и слово спокойно и деяние.132 96. Santaṃ tassa manaṃ hoti, santā vācā ca kamma ca; У такого спокойного и освобожденного – совершенное знание. Sammadaññā vimuttassa, upasantassa tādino. 97. Человек, который не верует133 и знает несозданное,134 разорвал привязанности, 97. Assaddho akataññū ca, sandhicchedo ca yo naro; положил конец счастью, отказался от желаний, – поистине благороднейший человек. Hatāvakāso vantāso, sa ve uttamaporiso. 98. В деревне или в лесу, в долине или на холме, – 98. Gāme vā yadi vāraññe, ninne vā yadi vā thale; где бы ни жили архаты, любая земля там приятна. Yattha arahanto viharanti, taṃ bhūmirāmaṇeyyakaṃ. 99. Приятны леса. Где не радуются прочие люди, 99. Ramaṇīyāni araññāni, yattha na ramatī jano. возрадуются лишенные страсти, ибо они не ищут чувственных удовольствий.135 Vītarāgā ramissanti, na te kāmagavesino. VIII. Глава о тысяче136 VIII. Sahassavaggo 100. Одно полезное слово, услышав которое становятся спокойными, 100. Sahassamapi ce vācā, anatthapadasaṃhitā; лучше тысячи речей, составленных из бесполезных слов.137 Ekaṃ atthapadaṃ seyyo, yaṃ sutvā upasammati. 101. Одно полустишие, услышав которое становятся спокойными, 101. Sahassamapi ce gāthā, anatthapadasaṃhitā; лучше тысячи стихов, составленных из бесполезных слов. Ekaṃ gāthāpadaṃ seyyo, yaṃ sutvā upasammati. 102. Одно полустишие, услышав которое становятся спокойными, 102. Yo ca gāthā sataṃ bhāse, anatthapadasaṃhitā. лучше чем если бы кто-нибудь продекламировал сто стихов, составленных из бесполезных слов. Ekaṃ dhammapadaṃ seyyo, yaṃ sutvā upasammati. 103. Если бы кто-нибудь в битве тысячекратно победил тысячу людей, а другой победил бы себя одного, 103. Yo sahassaṃ sahassena, saṅgāme mānuse jine; то именно этот другой – величайший победитель в битве.138 Ekañca jeyyamattānaṃ, sa ve saṅgāmajuttamo. 104. Поистине, победа над собой человека, живущего в постоянном самоограничении, смирившего себя, 104. Attā have jitaṃ seyyo, yā cāyaṃ itarā pajā; лучше, чем победа над другими людьми. Attadantassa posassa, niccaṃ saññatacārino. 105. Ни Мара с Брахмой,139 ни гандхарва,140 ни даже сам бог 105. Neva devo na gandhabbo, na māro saha brahmunā; не смогут превратить у такого человека победу в поражение.141 Jitaṃ apajitaṃ kayirā, tathārūpassa jantuno. 106. Пусть некто месяц за месяцем тысячекратно в течение ста лет совершает жертвоприношения, 106. Māse māse sahassena, yo yajetha sataṃ samaṃ. и пусть другой воздаст честь, – хотя бы на одно мгновение, – совершенствующему себя. Ekañca bhāvitattānaṃ, muhuttamapi pūjaye. Поистине, такое почитание лучше столетних жертвоприношений. Sāyeva pūjanā seyyo, yañce vassasataṃ hutaṃ. 107. Пусть человек сто лет ухаживает за огнем в лесу 107. Yo ca vassasataṃ jantu, aggiṃ paricare vane; и пусть он воздаст честь, – хотя бы на одно мгновение, – совершенствующему себя. Ekañca bhāvitattānaṃ, muhuttamapi pūjaye. Поистине, такое почитание лучше столетних жертвоприношений.142 Sāyeva pūjanā seyyo, yañce vassasataṃ hutaṃ. 108. Что бы ни пожертвовал в течение года добродетельный как милостыню или приношение, все это не стоит и ломанного гроша. 108. Yaṃ kiñci yiṭṭhaṃ va hutaṃ va loke, saṃvaccharaṃ yajetha puññapekkho. Уважение к ведущим праведную жизнь – лучше. Sabbampi taṃ na catubhāgameti, abhivādanā ujjugatesu seyyo. 109. У того, кто почтителен и всегда уважает старых,143 109. Abhivādanasīlissa, niccaṃ vuḍḍhāpacāyino. возрастают четыре дхаммы: жизнь, красота, счастье, сила.144 Cattāro dhammā vaḍḍhanti, āyu vaṇṇo sukhaṃ balaṃ. 110. Один день жизни добродетельного и самоуглубленного 110. Yo ca vassasataṃ jīve, dussīlo asamāhito; лучше столетнего существования порочного и распущенного человека. Ekāhaṃ jīvitaṃ seyyo, sīlavantassa jhāyino. 111. Один день жизни умудренного и самоуглубленного 111. Yo ca vassasataṃ jīve, duppañño asamāhito; лучше столетнего существования невежественного и распущенного человека. Ekāhaṃ jīvitaṃ seyyo, paññavantassa jhāyino. 112. Один день жизни обладающего кипучей энергией 112. Yo ca vassasataṃ jīve, kusīto hīnavīriyo; лучше столетнего существования ленивого и лишенного энергии человека. Ekāhaṃ jīvitaṃ seyyo, vīriyamārabhato daḷhaṃ. 113. Один день жизни видевшего начало и конец 113. Yo ca vassasataṃ jīve, apassaṃ udayabbayaṃ; лучше столетнего существования человека, не видящего начала и конца.145 Ekāhaṃ jīvitaṃ seyyo, passato udayabbayaṃ. 114. Один день жизни видевшего бессмертную стезю 114. Yo ca vassasataṃ jīve, apassaṃ amataṃ padaṃ. лучше столетнего существования человека, не видящего бессмертной стези. Ekāhaṃ jīvitaṃ seyyo, passato amataṃ padaṃ. 115. Один день жизни видевшего дхамму 115. Yo ca vassasataṃ jīve, apassaṃ dhammamuttamaṃ; лучше столетнего существования человека, не видящего высшей дхаммы.146 Ekāhaṃ jīvitaṃ seyyo, passato dhammamuttamaṃ. IX. Глава о зле IX. Pāpavaggo 116. Пусть он торопится совершить благое; от зла пусть он удерживает свой ум. 116. Abhittharetha kalyāṇe, pāpā cittaṃ nivāraye; Ибо ум того, кто не спешит делать добро, находит удовольствие в зле. Dandhañhi karoto puññaṃ, pāpasmiṃ ramatī mano. 117. Если даже человек сделал зло, пусть он не делает его снова и снова, 117. Pāpañce puriso kayirā, na naṃ kayirā punappunaṃ; пусть не строит на нем свои намерения. Накопление зла — горестно. Na tamhi chandaṃ kayirātha, dukkho pāpassa uccayo. 118. Если даже человек сделал добро, пусть он делает его снова и снова, 118. Puññañce puriso kayirā, kayirā naṃ punappunaṃ. пусть строит на нем свои намерения. Накопление добра – радостно. Tamhi chandaṃ kayirātha, sukho puññassa uccayo. 119. Даже злой видит счастье, пока зло не созрело. 119. Pāpopi passati bhadraṃ, yāva pāpaṃ na paccati; Но когда зло созреет, тогда злой видит зло. Yadā ca paccati pāpaṃ, atha pāpo pāpāni passati. 120. Даже благой видит зло, пока благо не созрело. 120. Bhadropi passati pāpaṃ, yāva bhadraṃ na paccati. Но когда благо созреет, тогда благой видит благо. Yadā ca paccati bhadraṃ, atha bhadro bhadrāni passati. 121. Не думай легкомысленно о зле: «Оно не придет ко мне». 121. Māvamaññetha pāpassa, na mantaṃ āgamissati. Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Udabindunipātena, udakumbhopi pūrati. Глупый наполняется злом, даже понемногу накапливая его. Bālo pūrati pāpassa, thokaṃ thokampi ācinaṃ. 122. Не думай легкомысленно о добре: «Оно не придет ко мне». 122. Māvamaññetha puññassa, na mantaṃ āgamissati; Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Udabindunipātena, udakumbhopi pūrati. Умный наполняется добром, даже понемногу накапливая его. Dhīro pūrati puññassa, thokaṃ thokampi ācinaṃ. 123. Пусть избегает он зла, как купец, без спутников, но с большим богатством, – опасной дороги, 123. Vāṇijova bhayaṃ maggaṃ, appasattho mahaddhano; как желающий жить – яда. Visaṃ jīvitukāmova, pāpāni parivajjaye. 124. Если рука не ранена, можно нести яд в руке. 124. Pāṇimhi ce vaṇo nāssa, hareyya pāṇinā visaṃ; Яд не повредит не имеющему ран. Кто сам не делает зла, не подвержен злу. Nābbaṇaṃ visamanveti, natthi pāpaṃ akubbato. 125. К тому, кто обижает безвинного человека, чистого и безупречного человека, 125. Yo appaduṭṭhassa narassa dussati, suddhassa posassa anaṅgaṇassa. именно к такому глупцу возвращается зло, как тончайшая пыль, брошенная против ветра.147 Tameva bālaṃ pacceti pāpaṃ, sukhumo rajo paṭivātaṃva khitto. 126. Одни возвращаются в материнское лоно,148 делающие зло попадают в преисподнюю, 126. Gabbhameke uppajjanti, nirayaṃ pāpakammino; праведники – на небо, лишенные желаний достигают нирваны. Saggaṃ sugatino yanti, parinibbanti anāsavā. 127. Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине, если в нее проникнуть, 127. Na antalikkhe na samuddamajjhe, na pabbatānaṃ vivaraṃ pavissa. не найдется такого места на земле, где бы живущий избавился от последствий злых дел. Na vijjatī so jagatippadeso, yatthaṭṭhito mucceyya pāpakammā. 128. Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине, если в нее проникнуть, 128. Na antalikkhe na samuddamajjhe, na pabbatānaṃ vivaraṃ pavissa. не найдется такого места на земле, где бы живущего не победила смерть. Na vijjatī so jagatippadeso, yatthaṭṭhitaṃ nappasaheyya maccu. X. Глава о наказании149 X. Daṇḍavaggo 129. Все дрожат перед наказанием, все боятся смерти – 129. Sabbe tasanti daṇḍassa, sabbe bhāyanti maccuno; поставьте себя на место другого. Нельзя ни убивать, ни понуждать к убийству.150 Attānaṃ upamaṃ katvā, na haneyya na ghātaye. 130. Все дрожат перед наказанием, жизнь приятна для всех – 130. Sabbe tasanti daṇḍassa, sabbesaṃ jīvitaṃ piyaṃ; поставьте себя на место другого. Нельзя ни убивать, ни понуждать к убийству. Attānaṃ upamaṃ katvā, na haneyya na ghātaye. 131. Кто, ища счастья для себя, налагает наказание на существа, желающие счастья, 131. Sukhakāmāni bhūtāni, yo daṇḍena vihiṃsati; тот после смерти не получит счастья.151 Attano sukhamesāno, pecca so na labhate sukhaṃ. 132. Кто, ища счастья для себя, не налагает наказания на существа, желающие счастья, 132. Sukhakāmāni bhūtāni, yo daṇḍena na hiṃsati. тот после смерти получит счастье. Attano sukhamesāno, pecca so labhate sukhaṃ. 133. Ни с кем не говори грубо; те, с кем ты говорил грубо, ответят тебе тем же. 133. Māvoca pharusaṃ kañci, vuttā paṭivadeyyu taṃ. Ведь раздраженная речь – неприятна, и возмездие может коснуться тебя.152 Dukkhā hi sārambhakathā, paṭidaṇḍā phuseyyu taṃ. 134. Если ты успокоился, подобно разбитому гонгу, 134. Sace neresi attānaṃ, kaṃso upahato yathā; ты достиг нирваны; в тебе нет раздражения. Esa pattosi nibbānaṃ, sārambho te na vijjati. 135. Как пастух палкой гонит коров на пастбище, 135. Yathā daṇḍena gopālo, gāvo pājeti gocaraṃ; так старость и смерть гонят жизнь живых существ. Evaṃ jarā ca maccu ca, āyuṃ pājenti pāṇinaṃ. 136. Совершая злые дела, глупец не понимает этого. 136. Atha pāpāni kammāni, karaṃ bālo na bujjhati; Неразумный мучается из-за своих дел подобно снедаемому огнем.153 Sehi kammehi dummedho, aggidaḍḍhova tappati. 137. Кто налагает наказание на безвинных и неиспорченных, 137. Yo daṇḍena adaṇḍesu, appaduṭṭhesu dussati; тот быстро приходит к одному из десяти состояний.154 Dasannamaññataraṃ ṭhānaṃ, khippameva nigacchati. 138-139-140. Его может постигнуть: острое страдание, повреждение тела 138. Vedanaṃ pharusaṃ jāniṃ, sarīrassa ca bhedanaṃ. и тяжелое мучение или же болезнь, безумие; Garukaṃ vāpi ābādhaṃ, cittakkhepañca pāpuṇe. или царская немилость, или тяжкое обвинение, 139. Rājato vā upasaggaṃ, abbhakkhānañca dāruṇaṃ. или потеря родных, или утрата богатств, Parikkhayañca ñātīnaṃ, bhogānañca pabhaṅguraṃ. или же домá его спалит пламенный огонь. 140. Atha vāssa agārāni, aggi ḍahati pāvako; Когда разрушается тело, глупый попадает в преисподнюю. Kāyassa bhedā duppañño, nirayaṃ sopapajjati. 141. Ни хождение нагим, ни спутанные волосы, ни грязь, ни пост, ни лежание на сырой земле, ни пыль и слякоть, 141. Na naggacariyā na jaṭā na paṅkā, nānāsakā thaṇḍilasāyikā vā. ни сидение на корточках не очистят смертного, не победившего сомнений.155 Rajojallaṃ ukkuṭikappadhānaṃ, sodhenti maccaṃ avitiṇṇakaṅkhaṃ. 142. Пусть он даже украшен, но если он живет в мире, спокойный, смиренный, воздержанный, ведущий праведную жизнь, 142. Alaṅkato cepi samaṃ careyya, santo danto niyato brahmacārī. отвергающий применение наказания ко всем существам, – он брахман,156 он отшельник,157 он бхикшу.158 Sabbesu bhūtesu nidhāya daṇḍaṃ, so brāhmaṇo so samaṇo sa bhikkhu. 143. Найдется ли в мире какой-либо человек, смиривший себя скромностью, 143. Hirīnisedho puriso, koci lokasmi vijjati; который не нуждался бы в понукании, как хорошо тренированная лошадь – в кнуте? Yo niddaṃ apabodheti, asso bhadro kasāmiva. 144. Подобно хорошо тренированной лошади, тронутой кнутом, будьте энергичными и одушевленными. 144. Asso yathā bhadro kasāniviṭṭho, ātāpino saṃvegino bhavātha. С помощью веры, добродетели и энергии, самоуглубления и изучения дхаммы Saddhāya sīlena ca vīriyena ca, samādhinā dhammavinicchayena ca вы, вдумчивые, исполненные знания и безупречные в поведении, освободитесь от этого великого зла.159 Sampannavijjācaraṇā patissatā, jahissatha dukkhamidaṃ anappakaṃ. 145. Строители каналов пускают воду, лучники подчиняют себе стрелу, 145. Udakañhi nayanti nettikā, usukārā namayanti tejanaṃ; плотники подчиняют себе дерево, добродетельные смиряют сами себя.160 Dāruṃ namayanti tacchakā, attānaṃ damayanti subbatā. ХI. Глава о старости161 ХI. Jarāvaggo 146. Что за смех, что за радость, когда мир постоянно горит? 146. Ko nu hāso kimānando, niccaṃ pajjalite sati. Покрытые тьмой, почему вы не ищете света?162 Andhakārena onaddhā, padīpaṃ na gavesatha. 147. Взгляни на сей изукрашенный образ, на тело, полное изъянов, составленное из частей,163 болезненное, 147. Passa cittakataṃ bimbaṃ, arukāyaṃ samussitaṃ; исполненное многих мыслей, в которых нет ни определенности, ни постоянства. Āturaṃ bahusaṅkappaṃ, yassa natthi dhuvaṃ ṭhiti. 148. Изношено это тело, гнездо болезней, бренное; 148. Parijiṇṇamidaṃ rūpaṃ, roganīḷaṃ pabhaṅguraṃ. эта гнилостная груда разлагается, ибо жизнь имеет концом – смерть.164 Bhijjati pūtisandeho, maraṇantañhi jīvitaṃ. 149. Что за удовольствие видеть эти голубоватые кости, 149. Yānimāni apatthāni, alābūneva sārade. подобные разбросанным тыквам в осеннюю пору?165 Kāpotakāni aṭṭhīni, tāni disvāna kā rati. 150. Из костей сделана эта крепость,166 плотью и кровью оштукатурена;167 150. Aṭṭhīnaṃ nagaraṃ kataṃ, maṃsalohitalepanaṃ; старость и смерть, обман и лицемерие заложены в ней. Yattha jarā ca maccu ca, māno makkho ca ohito. 151. Изнашиваются даже разукрашенные царские колесницы, также и тело приближается к старости. 151. Jīranti ve rājarathā sucittā, atho sarīrampi jaraṃ upeti. Но дхамма благих не приближается к старости, ибо добродетельные поучают ей добродетельных. Satañca dhammo na jaraṃ upeti, santo have sabbhi pavedayanti. 152. Малознающий168 человек стареет, как вол: 152. Appassutāyaṃ puriso, balibaddhova jīrati. у него разрастаются мускулы, знание же у него не растет. Maṃsāni tassa vaḍḍhanti, paññā tassa na vaḍḍhati. 153. Я прошел через сансару многих рождений, ища строителя дома, но не находя его. 153. Anekajātisaṃsāraṃ sandhāvissaṃ anibbisaṃ. Рожденье вновь и вновь – горестно. Gahakāraṃ gavesanto, dukkhā jāti punappunaṃ. 154. О строитель дома,169 ты видишь! Ты уже не построишь снова дома. 154. Gahakāraka diṭṭhosi, puna gehaṃ na kāhasi; Все твои стропила разрушены, конек на крыше170 уничтожен. Sabbā te phāsukā bhaggā, gahakūṭaṃ visaṅkhataṃ. Разум на пути к развеществлению достиг уничтожения желаний.171 Visaṅkhāragataṃ cittaṃ, taṇhānaṃ khayamajjhagā. 155. Те, кто не вел праведной жизни, не достиг в молодости богатства,172 155. Acaritvā brahmacariyaṃ, aladdhā yobbane dhanaṃ; гибнут,173 как старые цапли на пруду, в котором нет рыб. Jiṇṇakoñcāva jhāyanti, khīṇamaccheva pallale. 156. Те, кто не вел праведной жизни, не достиг в молодости богатства, 156. Acaritvā brahmacariyaṃ, aladdhā yobbane dhanaṃ; лежат, как сломанные луки, вздыхая о прошлом. Senti cāpātikhīṇāva, purāṇāni anutthunaṃ. ХII. Глава о своем Я174 ХII. Attavaggo 157. Знающий, что свое я – приятно, пусть бдительно охраняет себя. 157. Attānañce piyaṃ jaññā, rakkheyya naṃ surakkhitaṃ; Мудрец должен бодрствовать в течение одной из трех страж.175 Tiṇṇaṃ aññataraṃ yāmaṃ, paṭijaggeyya paṇḍito. 158. Пусть он сначала себя приведет в надлежащее состояние. 158. Attānameva paṭhamaṃ, patirūpe nivesaye; Потом можно поучать и другого. Мудрый не собьется с пути.176 Athaññamanusāseyya, na kilisseyya paṇḍito. 159. Как он поучает другого, так пусть поступает и сам. 159. Attānaṃ ce tathā kayirā, yathāññamanusāsati. Полностью смирив себя, он может смирить и других. Поистине, смирение самого себя – трудно. Sudanto vata dametha, attā hi kira duddamo. 160. Ведь свое я – господин себе. Кто же еще может быть господином? 160. Attā hi attano nātho, ko hi nātho paro siyā; Полный смирением своего я человек находит господина, которого трудно найти.177 Attanā hi sudantena, nāthaṃ labhati dullabhaṃ. 161. Самим сделано зло, саморожденное, самовозникшее. 161. Attanā hi kataṃ pāpaṃ, attajaṃ attasambhavaṃ; Оно побеждает глупца, как алмаз – драгоценный камень. Abhimatthati dummedhaṃ, vajiraṃ vasmamayaṃ maṇiṃ. 162. Тот, у кого совсем дурной нрав, поступает с собой так, как мог бы пожелать ему враг. 162. Yassa accantadussīlyaṃ, māluvā sālamivotthataṃ; Он напоминает малуву,178 обвивающую дерево сал.179 Karoti so tathattānaṃ, yathā naṃ icchatī diso. 163. Плохие и вредные для себя дела – делать легко. 163. Sukarāni asādhūni, attano ahitāni ca; То же, что хорошо и полезно, – делать в высшей степени трудно.180 Yaṃ ve hitañca sādhuñca, taṃ ve paramadukkaraṃ. 164. Глупец, который из-за порочного взгляда 164. Yo sāsanaṃ arahataṃ, ariyānaṃ dhammajīvinaṃ; презирает учение архатов, благородных, живущих согласно дхамме, Paṭikkosati dummedho, diṭṭhiṃ nissāya pāpikaṃ. приносит плоды, как каттхака,181 лишь уничтожая себя. Phalāni kaṭṭhakasseva, attaghātāya phallati. 165. Ибо сам человек совершает зло, и сам оскверняет себя. 165. Attanā hi kataṃ pāpaṃ, attanā saṃkilissati; Не совершает зла он тоже сам, и сам очищает себя. Attanā akataṃ pāpaṃ, attanāva visujjhati. Чистота и скверна связаны с самим собой. Одному другого не очистить. Suddhī asuddhi paccattaṃ, nāñño aññaṃ visodhaye. 166. Пусть он не пренебрегает своим собственным благом,182 как бы ни было велико благо другого. 166. Attadatthaṃ paratthena, bahunāpi na hāpaye; Познав свое благо, пусть он будет привержен высшему благу. Attadatthamabhiññāya, sadatthapasuto siyā. XIII. Глава о мире XIII. Lokavaggo 167. Не следуй низменной дхамме! Не живи легкомысленно! 167. Hīnaṃ dhammaṃ na seveyya, pamādena na saṃvase; Не следуй фальшивым взглядам! Не увеличивай существования! Micchādiṭṭhiṃ na seveyya, na siyā lokavaḍḍhano. 168. Встань! Не будь легкомысленным! Следуй добродетельной дхамме! 168. Uttiṭṭhe nappamajjeyya, dhammaṃ sucaritaṃ care; Соблюдающий дхамму живет счастливо в этом мире и даже в ином. Dhammacārī sukhaṃ seti, asmiṃ loke paramhi ca. 169. Следуй добродетельной дхамме, но не следуй порочной! 169. Dhammaṃ care sucaritaṃ, na naṃ duccaritaṃ care; Соблюдающий дхамму живет счастливо в этом мире и даже в ином.183 Dhammacārī sukhaṃ seti, asmiṃ loke paramhi ca. 170. Кто смотрит на мир, как смотрят на пузырь, 170. Yathā pubbuḷakaṃ passe, yathā passe marīcikaṃ; как смотрят на мираж, того не видит царь смерти.184 Evaṃ lokaṃ avekkhantaṃ, maccurājā na passati. 171. Идите, смотрите на сей мир, подобный пёстрой царской колеснице! 171. Etha passathimaṃ lokaṃ, cittaṃ rājarathūpamaṃ; Там, где барахтаются глупцы, у мудрого нет привязанности. Yattha bālā visīdanti, natthi saṅgo vijānataṃ. 172. Кто, прежде будучи легкомысленным, потом стал серьезным, 172. Yo ca pubbe pamajjitvā, pacchā so nappamajjati. тот освещает этот мир, как луна, освобожденная от облаков. Somaṃ lokaṃ pabhāseti, abbhā muttova candimā. 173. Кто добрым делом искупает сделанное зло, 173. Yassa pāpaṃ kataṃ kammaṃ, kusalena pidhīyati. тот освещает этот мир, как луна, освобожденная от облаков. Somaṃ lokaṃ pabhāseti, abbhā muttova candimā. 174. Слеп этот мир. Немногие в нем видят ясно. 174. Andhabhūto ayaṃ loko, tanukettha vipassati; Подобно птице, освобожденной из сети, лишь немногие попадают на небеса. Sakuṇo jālamuttova, appo saggāya gacchati. 175. Лебеди путешествуют тропой солнца; они путешествуют по небу с помощью иддхи.185 175. Haṃsādiccapathe yanti, ākāse yanti iddhiyā; Мудрые уходят из мира, победив Мару с его воинством. Nīyanti dhīrā lokamhā, jetvā māraṃ savāhiniṃ. 176. Нет зла, которое не мог бы совершить человек, говорящий ложь, 176. Ekaṃ dhammaṃ atītassa, musāvādissa jantuno; отказывающийся от иного мира, пренебрегший единой дхаммой.186 Vitiṇṇaparalokassa, natthi pāpaṃ akāriyaṃ. 177. Истинно, скаредные не попадают в мир богов; 177. Na ve kadariyā devalokaṃ vajanti, глупцы, действительно, не восхваляют даяния. Bālā have nappasaṃsanti dānaṃ. Мудрый же, давая, радуется: Dhīro ca dānaṃ anumodamāno, ведь благодаря этому он счастлив в другом мире.187 Teneva so hoti sukhī parattha. 178. Плод сотапатти188 лучше, чем земное единовластье 178. Pathabyā ekarajjena, saggassa gamanena vā; или восхождение на небо, чем власть над всем миром. Sabbalokādhipaccena, sotāpattiphalaṃ varaṃ. ХIV. Глава о просветленном189 ХIV. Buddhavaggo 179. Какой тропой поведете вы этого бестропого,190 просветленного, владеющего безграничными сферами, 179. Yassa jitaṃ nāvajīyati, jitaṃ yassa no yāti koci loke. у которого победа не превращается в поражение и чья побежденная страсть уже не продолжается в этом мире? Taṃ buddhamanantagocaraṃ, apadaṃ kena padena nessatha. 180. Какой тропой поведете вы этого бестропого, просветленного, обладающего безграничными сферами, 180. Yassa jālinī visattikā, taṇhā natthi kuhiñci netave. у которого нет завлекающей в ловушку привязанности, желанья, сбивающего с пути? Taṃ buddhamanantagocaraṃ, apadaṃ kena padena nessatha. 181. Даже боги завидуют тем просветленным, исполненным глубоких мыслей, 181. Ye jhānapasutā dhīrā, nekkhammūpasame ratā; которые наслаждаются спокойствием освобождения, преданы размышлениям, мудры. Devāpi tesaṃ pihayanti, sambuddhānaṃ satīmataṃ. 182. Трудно стать человеком; трудна жизнь смертных; 182. Kiccho manussapaṭilābho, kicchaṃ maccāna jīvitaṃ; трудно слушать истинную дхамму; трудно рождение просветленного. Kicchaṃ saddhammassavanaṃ, kiccho buddhānamuppādo. 183. Неделание зла, достижение добра, 183. Sabbapāpassa akaraṇaṃ, kusalassa upasampadā. очищение своего ума – вот учение просветленных.191 Sacittapariyodapanaṃ, etaṃ buddhāna sāsanaṃ. 184. Выдержка, долготерпение – высший аскетизм, высшая нирвана, говорят просветленные, – 184. Khantī paramaṃ tapo titikkhā, nibbānaṃ paramaṃ vadanti buddhā. ибо причиняющий вред другим – не отшельник, обижающий другого – не аскет. Na hi pabbajito parūpaghātī, na samaṇo hoti paraṃ viheṭhayanto. 185. Неоскорбление, непричинение вреда и воздержанность в согласии с Пратимокшей,192 185. Anūpavādo anūpaghāto, pātimokkhe ca saṃvaro; и умеренность в еде, и уединенное существование, Mattaññutā ca bhattasmiṃ, pantañca sayanāsanaṃ. и преданность возвышенным мыслям – вот учение просветленных. Adhicitte ca āyogo, etaṃ buddhāna sāsanaṃ. 186. Даже ливень из золотых монет не принесет удовлетворения страстям. 186. Na kahāpaṇavassena, titti kāmesu vijjati. Мудр тот, кто знает: страсти болезненны и мало от них радости. Appassādā dukhā kāmā, iti viññāya paṇḍito. 187. Он не находит удовлетворения даже в небесных удовольствиях. 187. Api dibbesu kāmesu, ratiṃ so nādhigacchati; Полностью просветленный ученик радуется только уничтожению желания.193 Taṇhakkhayarato hoti, sammāsambuddhasāvako. 188. Ко всякому прибежищу обращаются люди, мучимые страхом: 188. Bahuṃ ve saraṇaṃ yanti, pabbatāni vanāni ca; к горам и к лесам, к деревьям в роще, к гробницам.194 Ārāmarukkhacetyāni, manussā bhayatajjitā. 189. Но ведь и такое прибежище не безопасно, и такое прибежище не из лучших. 189. Netaṃ kho saraṇaṃ khemaṃ, netaṃ saraṇamuttamaṃ; Достигший такого прибежища не освобождается от всех горестей. Netaṃ saraṇamāgamma, sabbadukkhā pamuccati. 190. Тот же, кто нашел прибежище в Будде, в Дхамме и в Сангхе,195 190. Yo ca buddhañca dhammañca, saṅghañca saraṇaṃ gato; кто владеет подлинным знанием, – видит четыре благородные истины.196 Cattāri ariyasaccāni, sammappaññāya passati. 191. Зло, происхождение зла и преодоление зла, 191. Dukkhaṃ dukkhasamuppādaṃ, dukkhassa ca atikkamaṃ; и Благородный восьмеричный путь, ведущий к прекращению зла.197 Ariyaṃ caṭṭhaṅgikaṃ maggaṃ, dukkhūpasamagāminaṃ. 192. Вот такое прибежище безопасно, такое прибежище – лучшее. 192. Etaṃ kho saraṇaṃ khemaṃ, etaṃ saraṇamuttamaṃ; Достигший такого прибежища освобождается от всех горестей. Etaṃ saraṇamāgamma, sabbadukkhā pamuccati. 193. Трудно найти благородного человека: не везде он рождается. 193. Dullabho purisājañño, na so sabbattha jāyati; Но где рождается такой мудрый, там процветает счастливый род. Yattha so jāyati dhīro, taṃ kulaṃ sukhamedhati. 194. Благословенно рождение просветленных, благословенно ученье истинной дхаммы, 194. Sukho buddhānamuppādo, sukhā saddhammadesanā; благословенно согласие сангхи, благословен аскетизм живущих в согласии.198 Sukhā saṅghassa sāmaggī, samaggānaṃ tapo sukho. 195-196. Никому невозможно перечислить достоинства («такие, мол, да этакие») 195. Pūjārahe pūjayato, buddhe yadi va sāvake; того, кто почитает достойных почтенья (будь то просветленные или ученики), Papañcasamatikkante, tiṇṇasokapariddave. преодолевших препятствия, освободившихся от печали и жалоб, 196. Te tādise pūjayato, nibbute akutobhaye; того, кто почитает таких достигших освобождения и не знающих страха. Na sakkā puññaṃ saṅkhātuṃ, imettamapi kenaci. XV. Глава о счастье XV. Sukhavaggo 197. О! Мы живем очень счастливо, невраждующие среди враждебных; 197. Susukhaṃ vata jīvāma, verinesu averino; среди враждебных людей живем мы, невраждующие. Verinesu manussesu, viharāma averino. 198. О! Мы живем очень счастливо, небольные среди больных; 198. Susukhaṃ vata jīvāma, āturesu anāturā; среди больных людей живем мы, небольные.199 Āturesu manussesu, viharāma anāturā. 199. О! Мы живем очень счастливо, нетомящееся среди томящихся; 199. Susukhaṃ vata jīvāma, ussukesu anussukā; среди томящихся людей живем мы, нетомящееся. Ussukesu manassesu, viharāma anussukā. 200. О! Мы живем очень счастливо, хотя у нас ничего нет. 200. Susukhaṃ vata jīvāma, yesaṃ no natthi kiñcanaṃ; Мы будем питаться радостью, как сияющие боги.200 Pītibhakkhā bhavissāma, devā ābhassarā yathā. 201. Победа порождает ненависть; побежденный живет в печали. 201. Jayaṃ veraṃ pasavati, dukkhaṃ seti parājito; В счастье живет спокойный, отказывающийся от победы и поражения.201 Upasanto sukhaṃ seti, hitvā jayaparājayaṃ. 202. Нет огня большего, чем страсть; нет беды большей, чем ненависть; 202. Natthi rāgasamo aggi, natthi dosasamo kali; нет несчастья большего, чем тело;202 нет счастья, равного спокойствию. Natthi khandhasamā dukkhā, natthi santiparaṃ sukhaṃ. 203. Голод203 – величайший недуг, санкхары204 – величайшее зло; 203. Jighacchāparamā rogā, saṅkhāraparamā dukhā. для того, кто доподлинно знает об этом, нирвана – величайшее благо. Etaṃ ñatvā yathābhūtaṃ, nibbānaṃ paramaṃ sukhaṃ. 204. Здоровье – величайшая победа; удовлетворение – величайшее богатство; 204. Ārogyaparamā lābhā, santuṭṭhiparamaṃ dhanaṃ; доверие – лучший из родственников; нирвана – величайшее благо. Vissāsaparamā ñāti, nibbānaṃ paramaṃ sukhaṃ. 205. Вкусив сладость одиночества и сладость успокоения, 205. Pavivekarasaṃ pitvā, rasaṃ upasamassa ca; освобождается от страха и от греха тот, кто вкушает сладость блаженства дхаммы.205 Niddaro hoti nippāpo, dhammapītirasaṃ pivaṃ. 206. Приятно смотреть на благородных; быть в их обществе – благо. 206. Sāhu dassanamariyānaṃ, sannivāso sadā sukho; Да будет всегда счастлив тот, кто не видит глупцов. Adassanena bālānaṃ, niccameva sukhī siyā. 207. Ибо странствующий в обществе глупцов страдает долгое время. 207. Bālasaṅgatacārī hi, dīghamaddhāna socati; Пребывание с глупцами, как с врагом, всегда приносит несчастье, Dukkho bālehi saṃvāso, amitteneva sabbadā. а пребывание с мудрыми – счастье, как встреча с родственниками.206 Dhīro ca sukhasaṃvāso, ñātīnaṃva samāgamo. 208. Поэтому: 208. Tasmā hi- как луна следует звездным путем, так нужно следовать за мудрым, знающим и многоученым, Dhīrañca paññañca bahussutañca, dhorayhasīlaṃ vatavantamariyaṃ. многоперенесшим, благочестивым, благородным – за таким хорошим и умным человеком. Taṃ tādisaṃ sappurisaṃ sumedhaṃ, bhajetha nakkhattapathaṃva candimā. ХVI. Глава о приятном ХVI. Piyavaggo 209. Посвятивший себя суете и не посвятивший себя размышлению, 209. Ayoge yuñjamattānaṃ, yogasmiñca ayojayaṃ; забывший цель, цепляющийся за удовольствие завидует самоуглубленному. Atthaṃ hitvā piyaggāhī, pihetattānuyoginaṃ. 210. Не привязывайся к приятному и никогда – к неприятному. 210. Mā piyehi samāgañchi, appiyehi kudācanaṃ. Не видеть приятное и видеть неприятное – зло.207 Piyānaṃ adassanaṃ dukkhaṃ, appiyānañca dassanaṃ. 211. Поэтому не делайте приятного, ибо расставание с приятным болезненно. 211. Tasmā piyaṃ na kayirātha, piyāpāyo hi pāpako; Нет уз для тех, у которых нет приятного или неприятного. Ganthā tesaṃ na vijjanti, yesaṃ natthi piyāppiyaṃ. 212. Из приятного рождается печаль, из приятного рождается страх; 212. Piyato jāyatī soko, piyato jāyatī bhayaṃ; у того, кто освободится от приятного, нет печали, откуда страх?208 Piyato vippamuttassa, natthi soko kuto bhayaṃ. 213. Из склонности рождается печаль, из склонности рождается страх; 213. Pemato jāyatī soko, pemato jāyatī bhayaṃ; у того, кто освободился от склонности, нет печали, откуда страх? Pemato vippamuttassa, natthi soko kuto bhayaṃ. 214. Из привязанности рождается печаль, из привязанности рождается страх; 214. Ratiyā jāyatī soko, ratiyā jāyatī bhayaṃ; у того, кто освободился от привязанности, нет печали, откуда страх? Ratiyā vippamuttassa, natthi soko kuto bhayaṃ. 215. Из страсти рождается печаль, из страсти рождается страх; 215. Kāmato jāyatī soko, kāmato jāyatī bhayaṃ; у того, кто освободился от страсти, нет печали, откуда страх? Kāmato vippamuttassa, natthi soko kuto bhayaṃ. 216. Из желания рождается печаль, из желания рождается страх; 216. Taṇhāya jāyatī soko, taṇhāya jāyatī bhayaṃ; у того, кто освободился от желания, нет печали, откуда страх? Taṇhāya vippamuttassa, natthi soko kuto bhayaṃ. 217. Исполненного добродетели и проницательности, стойкого в дхамме, 217. Sīladassanasampannaṃ dhammaṭṭhaṃ saccavedinaṃ; говорящего правду, исполняющего свой долг – такого считает народ приятным. Attano kamma kubbānaṃ, taṃ jano kurute piyaṃ. 218. Тот, у кого мысль не привязана к удовольствиям, в ком родилось желание неизреченного 218. Chandajāto anakkhāte, manasā ca phuṭo siyā; (и пусть он исполнен разума), зовется уддхамсота.209 Kāmesu ca appaṭibaddhacitto, uddhaṃsototi vuccati. 219. Родственники, друзья и доброжелатели радуются, приветствуя человека, 219. Cirappavāsiṃ purisaṃ, dūrato sotthimāgataṃ; долго отсутствующего и пришедшего издалека невредимым. Ñātimittā suhajjā ca, abhinandanti āgataṃ. 220. Добрые дела встречают добродетельного человека, ушедшего из этого мира в другой, 220. Tatheva katapuññampi, asmā lokā paraṃ gataṃ. как родственники – своего близкого при его возвращении. Puññāni paṭigaṇhanti, piyaṃ ñātīva āgataṃ. ХVII. Глава о гневе210 ХVII. Kodhavaggo 221. Пусть он откажется от гнева, пусть он оставит самодовольство, пусть он превозможет все привязанности. 221. Kodhaṃ jahe vippajaheyya mānaṃ, saṃyojanaṃ sabbamatikkameyya; Никакие несчастья не случаются с тем, кто не привязан к имени и форме.211 Taṃ nāmarūpasmimasajjamānaṃ, akiñcanaṃ nānupatanti dukkhā. 222. Кто сдерживает пробудившийся гнев, как сошедшую с пути колесницу, 222. Yo ve uppatitaṃ kodhaṃ, rathaṃ bhantaṃva vāraye. того я называю колесничим; остальные – просто держат вожжи.212 Tamahaṃ sārathiṃ brūmi, rasmiggāho itaro jano. 223. Да победит он гнев отсутствием гнева, недоброе – добрым, 223. Akkodhena jine kodhaṃ, asādhuṃ sādhunā jine; да победит он скупость щедростью, правдой – лжеца.213 Jine kadariyaṃ dānena, saccenālikavādinaṃ. 224. Говори правду, не поддавайся гневу; если тебя просят, – пусть о немногом, – дай. 224. Saccaṃ bhaṇe na kujjheyya, dajjā appampi yācito. С помощью этих трех условий можно приблизиться к богам. Etehi tīhi ṭhānehi, gacche devāna santike. 225. Мудрецы, которые никого не обижают, чья плоть всегда смирена, 225. Ahiṃsakā ye munayo, niccaṃ kāyena saṃvutā. идут в неизменяемое место, и, придя туда, они не страдают. Te yanti accutaṃ ṭhānaṃ, yattha gantvā na socare. 226. У тех, кто постоянно бодрствует, денно и нощно учится 226. Sadā jāgaramānānaṃ, ahorattānusikkhinaṃ; и стремится к нирване, исчезают желания. Nibbānaṃ adhimuttānaṃ, atthaṃ gacchanti āsavā. 227. Старо это присловье, о Атула,214 и в ходу оно не только в наше время: 227. Porāṇametaṃ atula, netaṃ ajjatanāmiva; «Они порицают сидящего спокойно, они порицают многоречивого, и того, кто говорит в меру, порицают они». Nindanti tuṇhimāsīnaṃ, nindanti bahubhāṇinaṃ. Нет ничего в мире, что бы они не порицали. Mitabhāṇimpi nindanti, natthi loke anindito. 228. И не было, и не будет, и теперь нет человека, 228. Na cāhu na ca bhavissati, na cetarahi vijjati; который достоин только порицания или только похвалы. Ekantaṃ nindito poso, ekantaṃ vā pasaṃsito. 229. Кто безупречен в поведении, мудр, исполнен знания и добродетели, 229. Yaṃ ce viññū pasaṃsanti, anuvicca suve suve; того, наблюдая его день за днем, восхваляют мудрые. Acchiddavuttiṃ medhāviṃ, paññāsīlasamāhitaṃ. 230. Кто решится порицать того, кто подобен монете, сделанной из золота реки Джамбу? 230. Nikkhaṃ jambonadasseva, ko taṃ ninditumarahati; Даже боги восхваляют его: самим Брахмой прославлен он. Devāpi naṃ pasaṃsanti, brahmunāpi pasaṃsito. 231. Остерегайся грехов тела, будь сдержан во всем, что касается тела; 231. Kāyappakopaṃ rakkheyya, kāyena saṃvuto siyā; избавившись от грехов тела, будь безгрешен телом. Kāyaduccaritaṃ hitvā, kāyena sucaritaṃ care. 232. Остерегайся грехов слова, будь сдержан во всем, что касается слова; 232. Vacīpakopaṃ rakkheyya, vācāya saṃvuto siyā; избавившись от грехов слова, будь безгрешен словом. Vacīduccaritaṃ hitvā, vācāya sucaritaṃ care. 233. Остерегайся грехов ума, будь сдержан во всем, что касается ума; 233. Manopakopaṃ rakkheyya, manasā saṃvuto siyā; избавившись от грехов ума, будь безгрешен умом. Manoduccaritaṃ hitvā, manasā sucaritaṃ care. 234. Мудрые сдержаны телом; они также сдержаны в слове; 234. Kāyena saṃvutā dhīrā, atho vācāya saṃvutā; мудрые сдержаны умом; они поистине во всем сдержаны. Manasā saṃvutā dhīrā, te ve suparisaṃvutā. ХVIII. Глава о скверне ХVIII. Malavaggo 235. Как увядший лист, ты теперь, и посланцы Ямы215 пришли за тобой. 235. Paṇḍupalāsova dānisi, yamapurisāpi ca te upaṭṭhitā. И ты стоишь у порога смерти, и у тебя нет даже запаса на дорогу. Uyyogamukhe ca tiṭṭhasi, pātheyyampi ca te na vijjati. 236. Сотвори себе остров, борись энергично, будь мудрым. 236. So karohi dīpamattano, khippaṃ vāyama paṇḍito bhava; Очищенный от скверны, безупречный, ты достигнешь небесного царства благородных.216 Niddhantamalo anaṅgaṇo, dibbaṃ ariyabhūmiṃ upehisi. 237. И вот твоя жизнь подошла к концу. Ты приблизился к Яме, 237. Upanītavayo ca dānisi, sampayātosi yamassa santike; а между тем у тебя нет даже дома, и нет у тебя даже запаса на дорогу. Vāso te natthi antarā, pātheyyampi ca te na vijjati. 238. Сотвори себе остров, борись энергично, будь мудрым! 238. So karohi dīpamattano, khippaṃ vāyama paṇḍito bhava; Очищенный от скверны, безупречный, ты не придешь больше к рожденью и старости. Niddhantamalo anaṅgaṇo, na punaṃ jātijaraṃ upehisi. 239. Постепенно, мало-помалу, время от времени, 239. Anupubbena medhāvī, thokaṃ thokaṃ khaṇe khaṇe; мудрец должен стряхивать с себя грязь, как серебряных дел мастер – с серебра.217 Kammāro rajatasseva, niddhame malamattano. 240. Как ржавчина, появившаяся на железе, поедает его, хотя она из него и возникла, 240. Ayasāva malaṃ samuṭṭhitaṃ, tatuṭṭhāya tameva khādati. так и собственные поступки приводят к несчастью того, кто преступил дхону.218 Evaṃ atidhonacārinaṃ, sāni kammāni nayanti duggatiṃ. 241. Писание загрязняется, если его не повторять: дома загрязняются, если за ними не следить; 241. Asajjhāyamalā mantā, anuṭṭhānamalā gharā. красота загрязняется леностью; легкомыслие у бдительного – грязь. Malaṃ vaṇṇassa kosajjaṃ, pamādo rakkhato malaṃ. 242. Плохое поведение женщины – грязь; скаредность дающего – грязь; 242. Malitthiyā duccaritaṃ, maccheraṃ dadato malaṃ; и в этом и в том мире злые дхаммы – грязны. Malā ve pāpakā dhammā, asmiṃ loke paramhi ca. 243. Но грязнее всего грязь невежества, худшая грязь; 243. Tato malā malataraṃ, avijjā paramaṃ malaṃ; избавившись от этой грязи, вы, о бхикшу, будьте свободными от грязи! Etaṃ malaṃ pahantvāna, nimmalā hotha bhikkhavo. 244. Легко жить тому, кто нахален, как ворона, 244. Sujīvaṃ ahirikena, kākasūrena dhaṃsinā; дерзок, навязчив,219 безрассуден, испорчен. Pakkhandinā pagabbhena, saṃkiliṭṭhena jīvitaṃ. 245. Но трудно жить тому, кто скромен, кто всегда ищет чистое, 245. Hirīmatā ca dujjīvaṃ, niccaṃ sucigavesinā; кто беспристрастен, хладнокровен, прозорлив, чья жизнь чиста. Alīnenāppagabbhena, suddhājīvena passatā. 246-247. Кто разрушает жизнь и произносит ложь, 246. Yo pāṇamatipāteti, musāvādañca bhāsati; хватает то, что не дано ему в этом мире, и ходит к жене другого, Loke adinnamādiyati, paradārañca gacchati. человек, который предается пьянству, – 247. Surāmerayapānañca, yo naro anuyuñjati; подрывает себе корень здесь, в этом мире.220 Idhevameso lokasmiṃ, mūlaṃ khaṇati attano. 248. Знай это, о человек! Злые дхаммы не имеют границ. 248. Evaṃ bho purisa jānāhi, pāpadhammā asaññatā; И пусть скаредность и отсутствие дхаммы не сделают тебя надолго подвластным злу.221 Mā taṃ lobho adhammo ca, ciraṃ dukkhāya randhayuṃ. 249. Люди дают в согласии со своей верой и столько, сколько они считают нужным. 249. Dadāti ve yathāsaddhaṃ, yathāpasādanaṃ jano; А кто завидует еде и питью, полученным другими, Tattha yo maṅku bhavati, paresaṃ pānabhojane. тот ни днем ни ночью не может достичь сосредоточенности. Na so divā vā rattiṃ vā, samādhimadhigacchati. 250. А у кого зависть уничтожена, с корнем вырвана, устранена, 250. Yassa cetaṃ samucchinnaṃ, mūlaghaccaṃ samūhataṃ. тот и днем и ночью может достичь сосредоточенности. Sa ve divā vā rattiṃ vā, samādhimadhigacchati. 251. Нет огня подобного страсти, нет спазмы222 подобной гневу, 251. Natthi rāgasamo aggi, natthi dosasamo gaho; нет сети подобной обману, нет реки подобной желанию. Natthi mohasamaṃ jālaṃ, natthi taṇhāsamā nadī. 252. Легко увидеть грехи других, свои же, напротив, увидеть трудно. 252. Sudassaṃ vajjamaññesaṃ, attano pana duddasaṃ; Ибо чужие грехи рассеивают, как шелуху; Paresaṃ hi so vajjāni, opunāti yathā bhusaṃ. свои же, напротив, скрывают, как искусный шулер несчастливую кость. Attano pana chādeti, kaliṃva kitavā saṭho. 253. У того, кто высматривает чужие грехи и постоянно раздражен, 253. Paravajjānupassissa niccaṃ ujjhānasaññino; увеличиваются желания; он далек от уничтожения желаний. Āsavā tassa vaḍḍhanti, ārā so āsavakkhayā. 254. В небе нет пути; нет отшельника вне нас. 254. Ākāseva padaṃ natthi, samaṇo natthi bāhire; Люди находят радость в иллюзиях, татхагаты223 свободны от иллюзий. Papañcābhiratā pajā, nippapañcā tathāgatā. 255. В небе нет пути; нет отшельника вне нас. 255. Ākāseva padaṃ natthi, samaṇo natthi bāhire; Нет вечной санкхары; у просветленных нет непостоянства. Saṅkhārā sassatā natthi, natthi buddhānamiñjitaṃ. ХIХ. Глава о соблюдающем дхамму224 ХIХ. Dhammaṭṭhavaggo 256. Не тот соблюдает дхамму, кто с поспешностью преследует свою цель. 256. Na tena hoti dhammaṭṭho, yenatthaṃ sāhasā naye. Мудрый же взвешивает и то и другое: правое и неправое. Yo ca atthaṃ anatthañca, ubho niccheyya paṇḍito. 257. Он ведет других, не прибегая к насилию, в соответствии с дхаммой, бесстрастно. 257. Asāhasena dhammena, samena nayatī pare; Охраняющего дхамму, мудрого называют «соблюдающим дхамму». Dhammassa gutto medhāvī, "dhammaṭṭho"ti pavuccati. 258. Не потому он мудр, что много говорит. 258. Na tena paṇḍito hoti, yāvatā bahu bhāsati; Спокойного, свободного от ненависти, не знающего страха называют «мудрым». Khemī averī abhayo, "paṇḍito"ti pavuccati. 259. Не потому он сведущ в дхамме,225 что много говорит. 259. Na tāvatā dhammadharo, yāvatā bahu bhāsati; Кто не пренебрегает дхаммой, кто – пусть он малоучен – ощущает ее всем своим телом,226 Yo ca appampi sutvāna, dhammaṃ kāyena passati. тот поистине, сведущ в дхамме. Sa ve dhammadharo hoti, yo dhammaṃ nappamajjati. 260. Не потому он старший,227 что его голова седа. 260. Na tena thero so hoti, yenassa palitaṃ siro; Он в преклонном возрасте, но называют его «состарившимся напрасно».228 Paripakko vayo tassa, "moghajiṇṇo"ti vuccati. 261. Тот, в ком истина и дхамма, ненасилие, самоограничение, смирение, 261. Yamhi saccañca dhammo ca, ahiṃsā saṃyamo damo; кто безупречен и мудр, того называют «старшим». Sa ve vantamalo dhīro, "thero" iti pavuccati. 262. Завистливый, жадный, изворотливый человек 262. Na vākkaraṇamattena, vaṇṇapokkharatāya vā; не становится привлекательным только из-за красноречия или красивого лица. Sādhurūpo naro hoti, issukī maccharī saṭho. 263. Тот, у кого это уничтожено, с корнем вырвано, устранено, 263. Yassa cetaṃ samucchinnaṃ, mūlaghaccaṃ samūhataṃ; кто мудр и отказался от ненависти, того называют «привлекательным». Sa vantadoso medhāvī, "sādhurūpo"ti vuccati. 264. Непослушный им лживый не становится отшельником только благодаря бритой голове. 264. Na muṇḍakena samaṇo, abbato alikaṃ bhaṇaṃ; Что это за отшельник, если он скареден и исполнен желаний?! Icchālobhasamāpanno, samaṇo kiṃ bhavissati. 265. Но кто полностью подчиняет зло, – большое или малое, – 265. Yo ca sameti pāpāni, aṇuṃ thūlāni sabbaso. того называют «отшельником»,229 ибо он успокоил зло. Samitattā hi pāpānaṃ, "samaṇo"ti pavuccati. 266. Не потому он бхикшу, что просит у других милостыню. 266. Na tena bhikkhu so hoti, yāvatā bhikkhate pare; Бхикшу становятся не иначе, как усвоив всю дхамму. Vissaṃ dhammaṃ samādāya, bhikkhu hoti na tāvatā. 267. Кто стоит в этом мире выше добра и зла или ведет праведную жизнь, 267. Yodha puññañca pāpañca, bāhetvā brahmacariyavā; кто живет здесь, обладая знанием, именно такого называют «бхикшу». Saṅkhāya loke carati, sa ve "bhikkhū"ti vuccati. 268-269. Глупый, невежественный не становится муни, даже если он соблюдает молчание. 268. Na monena munī hoti, mūḷharūpo aviddasu; Тот же мудрец, который, как бы имея весы, Yo ca tulaṃva paggayha, varamādāya paṇḍito. отбирает хорошее и избегает плохого, и есть муни; поэтому-то он муни. 269. Pāpāni parivajjeti, sa munī tena so muni; Кто взвешивает в этом мире и то и другое, тот как раз называется «муни».230 Yo munāti ubho loke, "muni" tena pavuccati. 270. Он не благороден,231 если совершает насилие над живыми существами. 270. Na tena ariyo hoti, yena pāṇāni hiṃsati; Его называют благородным, если он не совершает насилия ни над одним живым существом. Ahiṃsā sabbapāṇānaṃ, "ariyo"ti pavuccati. 271-272. Только послушанием и ритуалами или также многоученостью, 271. Na sīlabbatamattena, bāhusaccena vā pana; или же достижением самоуглубления232, или одиноким ночлегом – Atha vā samādhilābhena, vivittasayanena vā. я не достигну счастья архатства, недостижимого для простых мирян! 272. Phusāmi nekkhammasukhaṃ, aputhujjanasevitaṃ; О бхикшу! Разве вы были довольны, не достигнув уничтожения желаний? Bhikkhu vissāsamāpādi, appatto āsavakkhayaṃ. ХХ. Глава о пути ХХ. Maggavaggo 273. Лучший из путей – восьмеричный,233 лучшая из истин – четыре слова;234 273. Maggānaṭṭhaṅgiko seṭṭho, saccānaṃ caturo padā. лучшая из дхамм – уничтожение страстей; лучший из двуногих – тот, кто прозорлив. Virāgo seṭṭho dhammānaṃ, dvipadānañca cakkhumā. 274. Вот путь, и нет другого для очищения зрения. 274. Eseva maggo natthañño, dassanassa visuddhiyā; Следуйте по нему. Все иное – наваждение Мары.235 Etañhi tumhe paṭipajjatha, mārassetaṃ pamohanaṃ. 275. Следуя по нему, вы положите конец страданию. 275. Etañhi tumhe paṭipannā, dukkhassantaṃ karissatha; Это путь был провозглашен мной, когда я узнал, как удалять тернии.236 Akkhāto vo mayā maggo, aññāya sallakantanaṃ. 276. Вы сами должны сделать усилие. Татхагаты – единственные учителя. 276. Tumhehi kiccamātappaṃ, akkhātāro tathāgatā; Те, кто следует этим путем и самоуглублен, освободится от оков Мары. Paṭipannā pamokkhanti, jhāyino mārabandhanā. 277. «Все санкхары преходящи». Когда мудро смотрят на это, 277. "Sabbe saṅkhārā aniccā"ti, yadā paññāya passati; тогда испытывают отвращение к злу. Вот путь к очищению. Atha nibbindati dukkhe, esa maggo visuddhiyā. 278. «Все санкхары горестны». Когда мудро смотрят на это, 278. "Sabbe saṅkhārā dukkhā"ti, yadā paññāya passati; тогда испытывают отвращение ко злу. Вот путь к очищению. Atha nibbindati dukkhe, esa maggo visuddhiyā. 279. «Все дхаммы лишены души». Когда мудро смотрят на это, 279. "Sabbe dhammā anattā"ti, yadā paññāya passati; тогда испытывают отвращение ко злу. Вот путь к очищению.237 Atha nibbindati dukkhe, esa maggo visuddhiyā. 280. Кто не встает, когда время вставать; кто исполнен лени, несмотря на молодость и силу; 280. Uṭṭhānakālamhi anuṭṭhahāno, yuvā balī ālasiyaṃ upeto; у кого решимость и мысль подавлены, – тот, беспечный и ленивый, не найдет пути к мудрости. Saṃsannasaṅkappamano kusīto, paññāya maggaṃ alaso na vindati. 281. Внимательный к слову, вполне смиривший свой ум, пусть он не делает ничего дурного телом, 281. Vācānurakkhī manasā susaṃvuto, kāyena ca nākusalaṃ kayirā. пусть он очистит эти три пути действия, пусть он достигнет тропы, указанной мудрецами. Ete tayo kammapathe visodhaye, ārādhaye maggamisippaveditaṃ. 282. Истинно: из размышления рождается мудрость; из отсутствия размышления – уничтожение мудрости. 282. Yogā ve jāyatī bhūri, ayogā bhūrisaṅkhayo; Зная этот двойной путь к жизни и к уничтожению жизни, Etaṃ dvedhāpathaṃ ñatvā, bhavāya vibhavāya ca. пусть он сделает так, чтобы мудрость увеличивалась. Tathāttānaṃ niveseyya, yathā bhūri pavaḍḍhati. 283. Вырубите лес, а не одно дерево. Из леса рождается страх. 283. Vanaṃ chindatha mā rukkhaṃ, vanato jāyate bhayaṃ; Вырубив и лес, и чащу, вы, о бхикшу, станете свободными.238 Chetvā vanañca vanathañca, nibbanā hotha bhikkhavo. 284. Пока у мужчины не искоренено желание к женщинам, – пусть даже самое малое, – 284. Yāva hi vanatho na chijjati, aṇumattopi narassa nārisu. до тех пор его ум на привязи подобно теленку, сосущему молоко у матери. Paṭibaddhamanova tāva so, vaccho khīrapakova mātari. 285. Вырви свое желание, как вырывают рукой осенний лотос. 285. Ucchinda sinehamattano kumudaṃ sāradikaṃva; Следуй по пути спокойствия к нирване, указанной Сугатой.239 Santimaggameva brūhaya, nibbānaṃ sugatena desitaṃ. 286. «Здесь я буду жить во время дождей, здесь – зимой и летом», – 286. Idha vassaṃ vasissāmi, idha hemantagimhisu; так рассуждает глупец. Он не думает об опасности. Iti bālo vicinteti, antarāyaṃ na bujjhati. 287. Такого человека, помешавшегося на детях и скоте, исполненного желаний, 287. Taṃ puttapasusammattaṃ, byāsattamanasaṃ naraṃ; похищает смерть, как наводнение – спящую деревню.240 Suttaṃ gāmaṃ mahoghova, maccu ādāya gacchati. 288. Ни дети, ни отец, ни даже родственники не могут быть защитой тому, 288. Na santi puttā tāṇāya, na pitā nāpi bandhavā. кого схватила смерть. У родных не найти защиты. Antakenādhipannassa, natthi ñātīsu tāṇatā. 289. Зная эту истину, пусть мудрец, внутренне сдержанный, 289. Etamatthavasaṃ ñatvā, paṇḍito sīlasaṃvuto; быстро очистит себе путь, ведущий к нирване. Nibbānagamanaṃ maggaṃ, khippameva visodhaye. ХХI. Глава о разном ХХI. Pakiṇṇakavaggo 290. Если отказ от маленького счастьица позволяет увидеть большое счастье, 290. Mattāsukhapariccāgā passe ce vipulaṃ sukhaṃ; пусть мудрый откажется от маленького счастьица, размышляя о большом счастье. Caje mattāsukhaṃ dhīro, sampassaṃ vipulaṃ sukhaṃ. 291. Тот, кто ищет себе счастье, причиняя страдания другим, 291. Paradukkhūpadhānena, attano sukhamicchati; запутавшись в тенетах ненависти, не освобождается от ненависти. Verasaṃsaggasaṃsaṭṭho, verā so na parimuccati. 292. Ведь что должно быть сделано, откладывается; что не нужно делать, наоборот, делается. 292. Yañhi kiccaṃ apaviddhaṃ, akiccaṃ pana kayirati; У таких беспечных и заносчивых увеличиваются желания. Unnaḷānaṃ pamattānaṃ, tesaṃ vaḍḍhanti āsavā. 293. Но те, чей вполне сосредоточенный ум постоянно направлен на тело, 293. Yesañca susamāraddhā, niccaṃ kāyagatā sati; не следуют за тем, что не должно быть сделано, упорно делая то, что должно быть сделано. Akiccaṃ te na sevanti, kicce sātaccakārino. У таких мудрых и внимательных желания исчезают. Satānaṃ sampajānānaṃ, atthaṃ gacchanti āsavā. 294. Убив мать и отца и двух царей из касты кшатриев, 294. Mātaraṃ pitaraṃ hantvā, rājāno dve ca khattiye. уничтожив царство вместе с его подданными, брахман идёт невозмутимо. Raṭṭhaṃ sānucaraṃ hantvā, anīgho yāti brāhmaṇo. 295. Убив мать и отца и двух царей из касты брахманов, 295. Mātaraṃ pitaraṃ hantvā, rājāno dve ca sotthiye; убив пятым человека-тигра, брахман идет невозмутимо.241 Veyagghapañcamaṃ hantvā, anīgho yāti brāhmaṇo. 296. Ученики Гаутамы, наделенные великой бдительностью, всегда бодрствуют. 296. Suppabuddhaṃ pabujjhanti, sadā gotamasāvakā; И днем и ночью, все время их мысль устремлена к Будде. Yesaṃ divā ca ratto ca, niccaṃ buddhagatā sati. 297. Ученики Гаутамы, наделенные великой бдительностью, всегда бодрствуют. 297. Suppabuddhaṃ pabujjhanti, sadā gotamasāvakā; И днем и ночью, все время их мысль устремлена к дхамме. Yesaṃ divā ca ratto ca, niccaṃ dhammagatā sati. 298. Ученики Гаутамы, наделенные великой бдительностью, всегда бодрствуют. 298. Suppabuddhaṃ pabujjhanti, sadā gotamasāvakā; И днем и ночью, все время их мысль устремлена к сангхе. Yesaṃ divā ca ratto ca, niccaṃ saṅghagatā sati. 299. Ученики Гаутамы, наделенные великой бдительностью, всегда бодрствуют. 299. Suppabuddhaṃ pabujjhanti, sadā gotamasāvakā; И днем и ночью, все время их мысль направлена на тело. Yesaṃ divā ca ratto ca, niccaṃ kāyagatā sati. 300. Ученики Гаутамы, наделенные великой бдительностью, всегда бодрствуют. 300. Suppabuddhaṃ pabujjhanti, sadā gotamasāvakā; И днем и ночью их ум радуется ненасилию. Yesaṃ divā ca ratto ca, ahiṃsāya rato mano. 301. Ученики Гаутамы, наделенные великой бдительностью, всегда бодрствуют. 301. Suppabuddhaṃ pabujjhanti, sadā gotamasāvakā; И днем и ночью их ум радуется размышлению. Yesaṃ divā ca ratto ca, bhāvanāya rato mano. 302. Трудно оставить мирской уклад, трудно радоваться; трудна и несчастна жизнь в доме, трудно жить с иными, чем ты. 302. Duppabbajjaṃ durabhiramaṃ, durāvāsā gharā dukhā; Несчастье преследует странника. Dukkhosamānasaṃvāso, dukkhānupatitaddhagū. Поэтому не будь странником и пусть несчастье не преследует тебя.242 Tasmā na caddhagū siyā, na ca dukkhānupatito siyā. 303. Того, кто исполнен веры243 и добродетели, наделен славой и богатством, 303. Saddho sīlena sampanno, yasobhogasamappito; в каком бы месте он ни оказался, чтут повсюду. Yaṃ yaṃ padesaṃ bhajati, tattha tattheva pūjito. 304. Благие сияют издалека, как Гималайские горы. 304. Dūre santo pakāsenti, himavantova pabbato; Злых же вблизи не видно, как не видно стрел, пущенных ночью. Asantettha na dissanti, rattiṃ khittā yathā sarā. 305. Тот, кто сидит в одиночестве, спит в одиночестве, бродит в одиночестве, 305. Ekāsanaṃ ekaseyyaṃ, eko caramatandito; тот, кто деятелен и сдерживает себя сам, пусть радуется в лесной чаще.244 Eko damayamattānaṃ, vanante ramito siyā. ХХII. Глава о преисподней245 ХХII. Nirayavaggo 306. Кто говорит ложь, а также тот, кто, сделав, говорит: «Я не делал», – попадают в преисподнюю. 306. Abhūtavādī nirayaṃ upeti, yo vāpi katvā na karomi cāha. Ведь и тот и другой после смерти равны; люди низких деяний равны в том мире. Ubhopi te pecca samā bhavanti, nihīnakammā manujā parattha. 307. Многие из тех, чьи шеи укутаны в желтое, плохо соблюдают дхамму и невоздержаны. 307. Kāsāvakaṇṭhā bahavo, pāpadhammā asaññatā; Низкие из-за своих низких деяний, они рождаются в преисподней. Pāpā pāpehi kammehi, nirayaṃ te upapajjare. 308. Лучше проглотить раскаленный железный шар, подобный огненному пламени, 308. Seyyo ayoguḷo bhutto, tatto aggisikhūpamo; чем нечестивому и невоздержанному воспользоваться благотворительностью страны.246 Yañce bhuñjeyya dussīlo, raṭṭhapiṇḍamasaññato. 309. Беспечный человек, желающий чужую жену, получит четыре вещи: 309. Cattāri ṭhānāni naro pamatto, āpajjati paradārūpasevī; достижение бесчестья, нарушенный покой, в-третьих, осуждение, в-четвертых, преисподнюю. Apuññalābhaṃ na nikāmaseyyaṃ, nindaṃ tatīyaṃ nirayaṃ catutthaṃ. 310. И достижение бесчестья, и плохая судьба у него; и кратковременна любовь испуганного с испуганной, 310. Apuññalābho ca gatī ca pāpikā, bhītassa bhītāya ratī ca thokikā. и царь налагает тяжелое наказание. Поэтому пусть человек не ищет связи с чужой женой.247 Rājā ca daṇḍaṃ garukaṃ paṇeti, tasmā naro paradāraṃ na seve. 311. Как трава куса, если за нее неумело ухватиться, режет руку, 311. Kuso yathā duggahito, hatthamevānukantati; так и отшельническая жизнь, если ее неверно вести, увлекает в преисподнюю. Sāmaññaṃ dupparāmaṭṭhaṃ, nirayāyupakaḍḍhati. 312. Что-либо сделанное небрежно, попранный долг, 312. Yaṃ kiñci sithilaṃ kammaṃ, saṃkiliṭṭhañca yaṃ vataṃ; сомнительное благочестие – все это не приносит большого вознаграждения. Saṅkassaraṃ brahmacariyaṃ, na taṃ hoti mahapphalaṃ. 313. Если что-либо должно быть сделано, – делай, совершай с твердостью. 313. Kayirā ce kayirāthenaṃ, daḷhamenaṃ parakkame; Ибо расслабленный странник только больше поднимает пыли.248 Sithilo hi paribbājo, bhiyyo ākirate rajaṃ. 314. Несделанное лучше плохо сделанного; ведь плохо сделанное потом мучит. 314. Akataṃ dukkaṭaṃ seyyo, pacchā tappati dukkaṭaṃ; Но лучше сделанного хорошо сделанное, ибо, сделав его, не испытываешь сожаления. Katañca sukataṃ seyyo, yaṃ katvā nānutappati. 315. Как пограничный город, охраняемый изнутри и снаружи, 315. Nagaraṃ yathā paccantaṃ, guttaṃ santarabāhiraṃ; так охраняй себя. Не упускай же времени, Evaṃ gopetha attānaṃ, khaṇo vo mā upaccagā. ибо упустившие время предаются печали, обреченные на жизнь в преисподней. Khaṇātītā hi socanti, nirayamhi samappitā. 316. Придерживающиеся ложный взглядов, стыдящиеся того, чего не дóлжно стыдиться, 316. Alajjitāye lajjanti, lajjitāye na lajjare; и не стыдящиеся того, что постыдно, такие люди идут дурной тропой. Micchādiṭṭhisamādānā, sattā gacchanti duggatiṃ. 317. Придерживающиеся ложных взглядов, видящие опасность, когда не дóлжно бояться, 317. Abhaye bhayadassino, bhaye cābhayadassino; и не видящие опасности, когда дóлжно бояться, эти люди идут дурной тропой. Micchādiṭṭhisamādānā, sattā gacchanti duggatiṃ. 318. Придерживающиеся ложных взглядов, различающие зло там, где зла нет, 318. Avajje vajjamatino, vajje cāvajjadassino. и не видящие зла там, где зло есть, эти люди идут дурной тропой. Micchādiṭṭhisamādānā, sattā gacchanti duggatiṃ. 319. Придерживающиеся правильных взглядов, 319. Vajjañca vajjato ñatvā, avajjañca avajjato; знающие, что зло – зло, а незло – незло, эти люди идут хорошей тропой. Sammādiṭṭhisamādānā, sattā gacchanti suggatiṃ. ХХIII. Глава о слоне249 ХХIII. Nāgavaggo 320. Многие люди порочны, и я буду терпеть оскорбления, 320. Ahaṃ nāgova saṅgāme, cāpato patitaṃ saraṃ; как слон в битве – стрелу, выпущенную из лука. Ativākyaṃ titikkhissaṃ, dussīlo hi bahujjano. 321. Укрощенного ведут в бой; царь поднимается на укрощенного. 321. Dantaṃ nayanti samitiṃ, dantaṃ rājābhirūhati; Укрощенный, который терпит оскорбления, – лучший из людей. Danto seṭṭho manussesu, yotivākyaṃ titikkhati. 322. Укрощенные мулы, и благородные синдхские лошади, и большие слоны благо. 322. Varamassatarā dantā, ājānīyā ca sindhavā; Но лучше этого тот, кто смирил себя. Kuñjarā ca mahānāgā, attadanto tato varaṃ. 323. Ибо с этими животными не достичь недоступной страны,250 323. Na hi etehi yānehi, gaccheyya agataṃ disaṃ; куда придет человек, смиривший себя самоограничением и упражнением. Yathāttanā sudantena, danto dantena gacchati. 324. Слона по имени Дханапалака трудно сдержать, когда у него из висков выделяется едкая жидкость.251 324. Dhanapālo nāma kuñjaro, kaṭukabhedano dunnivārayo. Связанный, он не ест ни куска: слон грезит о слоновом лесе.252 Baddho kabaḷaṃ na bhuñjati, sumarati nāgavanassa kuñjaro. 325. Если кто лентяй, обжора и соня, если кто, лежа, вертится, 325. Middhī yadā hoti mahagghaso ca, niddāyitā samparivattasāyī. как большой боров, накормленный зерном, – тот, глупый, рождается снова и снова. Mahāvarāhova nivāpapuṭṭho, punappunaṃ gabbhamupeti mando. 326. Этот ум бродил прежде, блуждая, как ему хочется, как ему нравится, как ему угодно. 326. Idaṃ pure cittamacāri cārikaṃ, yenicchakaṃ yatthakāmaṃ yathāsukhaṃ. Теперь я его полностью сдержу, как погонщик – взбесившегося слона. Tadajjahaṃ niggahessāmi yoniso, hatthippabhinnaṃ viya aṅkusaggaho. 327. Радуйтесь серьезности, охраняйте свой ум! 327. Appamādaratā hotha, sacittamanurakkhatha; Выбирайтесь с плохого пути, как слон, застрявший в грязи. Duggā uddharathattānaṃ, paṅke sannova kuñjaro. 328. Если найдешь разумного друга, готового идти вместе, праведно живущего, мудрого, 328. Sace labhetha nipakaṃ sahāyaṃ, saddhiṃ caraṃ sādhuvihāridhīraṃ; превозмогающего все невзгоды, – иди с ним, радостный и вдумчивый. Abhibhuyya sabbāni parissayāni, careyya tenattamano satīmā. 329. Если не найдешь разумного друга, готового идти вместе, праведно живущего, мудрого, – 329. No ce labhetha nipakaṃ sahāyaṃ, saddhiṃ caraṃ sādhuvihāridhīraṃ. иди один, как царь, отказавшийся от завоеванного царства, или как слон в слоновом лесу.253 Rājāva raṭṭhaṃ vijitaṃ pahāya, eko care mātaṅgaraññeva nāgo. 330. Лучше жить одному. Нет дружбы с дураком. 330. Ekassa caritaṃ seyyo, natthi bāle sahāyatā; Ты, имеющий мало желаний, иди один и не делай зла, как слон в слоновом лесу. Eko care na ca pāpāni kayirā, appossukko mātaṅgaraññeva nāgo. 331. Друзья приятны, когда в них возникает потребность. Приятно удовольствие, если оно взаимно. 331. Atthamhi jātamhi sukhā sahāyā, tuṭṭhī sukhā yā itarītarena. В смертный час приятна добродетель. Отказ от всех зол – приятен. Puññaṃ sukhaṃ jīvitasaṅkhayamhi, sabbassa dukkhassa sukhaṃ pahānaṃ. 332. Приятно материнство254 в этом мире; отцовство также приятно; 332. Sukhā matteyyatā loke, atho petteyyatā sukhā. приятно отшельничество в этом мире; также приятно брахманство. Sukhā sāmaññatā loke, atho brahmaññatā sukhā. 333. Добродетель приятна вплоть до старости; приятна стойкая вера; 333. Sukhaṃ yāva jarā sīlaṃ, sukhā saddhā patiṭṭhitā; приятно достижение мудрости; приятно воздержание от зла. Sukho paññāya paṭilābho, pāpānaṃ akaraṇaṃ sukhaṃ. ХХIV. Глава о желании255 ХХIV. Taṇhāvaggo 334. Желание беспечно живущего человека растет, как малува. 334. Manujassa pamattacārino, taṇhā vaḍḍhati māluvā viya; Он мечется из существования в существование, как обезьяна в лесу, ищущая плод. So plavatī hurā huraṃ, phalamicchaṃva vanasmi vānaro. 335. Как плодовитая трава бирана,256 растут печали 335. Yaṃ esā sahate jammī, taṇhā loke visattikā; у того, кого побеждает это несчастное желание – привязанность к миру. Sokā tassa pavaḍḍhanti, abhivaṭṭhaṃva bīraṇaṃ. 336. Кто в этом мире побеждает это несчастное, трудно победимое желание, 336. Yo cetaṃ sahate jammiṃ, taṇhaṃ loke duraccayaṃ; у того исчезают печали, как капли воды с листа лотоса.257 Sokā tamhā papatanti, udabinduva pokkharā. 337. Вот что говорю я вам: «Благо вам, сколько вас здесь ни собралось! 337. Taṃ vo vadāmi bhaddaṃ vo, yāvantettha samāgatā; Вырывайте корень желания, как вырывают бирану, чтобы найти благовонный корень усиру!258 Taṇhāya mūlaṃ khaṇatha, usīratthova bīraṇaṃ. И да не сможет победить вас Мара, как поток – тростник». Mā vo naḷaṃva sotova, māro bhañji punappunaṃ. 338. Как дерево, хотя и вырванное, продолжает расти, если корень его не поврежден и крепок, 338. Yathāpi mūle anupaddave daḷhe, chinnopi rukkho punareva rūhati. так и страдание рождается снова и снова, если не искоренена склонность к желанию. Evampi taṇhānusaye anūhate, nibbattatī dukkhamidaṃ punappunaṃ. 339. У кого сильны тридцать шесть потоков,259 устремленных к удовольствиям, и мысли направлены на страсть, 339. Yassa chattiṃsati sotā, manāpasavanā bhusā; того, отклонившегося от правильных взглядов, уносят потоки. Māhā vahanti duddiṭṭhiṃ, saṅkappā rāganissitā. 340. Потоки текут везде. Лата260 буйно разрастается. 340. Savanti sabbadhi sotā, latā uppajja tiṭṭhati. Увидев эту расцветшую лату, вырежьте ее корень с помощью мудрости. Tañca disvā lataṃ jātaṃ, mūlaṃ paññāya chindatha. 341. Бывает, что на человека нахлынут плотские вожделения. 341. Saritāni sinehitāni ca, somanassāni bhavanti jantuno. Привязанные к удовольствиям, ищущие счастья, такие люди, поистине, подвержены рождению и старости. Te sātasitā sukhesino, te ve jātijarūpagā narā. 342. Люди, гонимые желанием, бегают вокруг, как бегает перепуганный заяц. 342. Tasiṇāya purakkhatā pajā, parisappanti sasova bandhito. Связанные путами и узами, они снова и снова в течении времени возвращаются к страданию. Saṃyojanasaṅgasattakā, dukkhamupenti punappunaṃ cirāya. 343. Люди, гонимые желанием, бегают вокруг, как бегает перепуганный заяц. 343. Tasiṇāya purakkhatā pajā, parisappanti sasova bandhito. Поэтому бхикшу, если он хочет уничтожить страсть, пусть изгонит желание. Tasmā tasiṇaṃ vinodaye, ākaṅkhanta virāgamattano. 344. Он свободен от желаний, свободен от страстей, предан жизни в лесу – и все-таки бежит в чащу желаний. 344. Yo nibbanatho vanādhimutto, vanamutto vanameva dhāvati; Смотрите на этого человека: свободный, он бежит в ярмо.261 Taṃ puggalametha passatha, mutto bandhanameva dhāvati. 345. Мудрые не говорят: крепки эти путы, сделанные из железа, дерева или травы бабба. 345. Na taṃ daḷhaṃ bandhanamāhu dhīrā, yadāyasaṃ dārujapabbajañca. Ведь страстная-страстная привязанность к женщинам, детям или серьгам из драгоценных камней – крепче.262 Sārattarattā maṇikuṇḍalesu, puttesu dāresu ca yā apekkhā. 346. Мудрые говорят: крепки эти путы, тянущие вниз, коварные, из которых трудно освободиться. 346. Etaṃ daḷhaṃ bandhanamāhu dhīrā, ohārinaṃ sithilaṃ duppamuñcaṃ. Разрубив их, они странствуют, отказавшись от страсти и удовольствия, без желаний. Etampi chetvāna paribbajanti, anapekkhino kāmasukhaṃ pahāya. 347. Возбужденные страстью попадают в поток, как паук в сотканную им самим паутину. 347. Ye rāgarattānupatanti sotaṃ, sayaṃkataṃ makkaṭakova jālaṃ; Мудрые же, уничтожив поток, отказавшись от всех зол, странствуют без желаний.263 Etampi chetvāna vajanti dhīrā, anapekkhino sabbadukkhaṃ pahāya. 348. Пересекая поток существования, откажись от прошлого, откажись от будущего, откажись от того, что между ними. 348. Muñca pure muñca pacchato, majjhe muñca bhavassa pāragū; Если ум освобожден, то, что бы ни случилось, ты не придешь снова к рождению и старости.264 Sabbattha vimuttamānaso, na punaṃ jātijaraṃ upehisi. 349. У человека со смущенной мыслью, с сильной страстью, видящего лишь удовольствие, – 349. Vitakkamathitassa jantuno, tibbarāgassa subhānupassino; желание все возрастает: поистине, он делает путы крепкими. Bhiyyo taṇhā pavaḍḍhati, esa kho daḷhaṃ karoti bandhanaṃ. 350. Кто находит удовлетворение в спокойной мысли, постоянно размышляет, думает о неприятном, 350. Vitakkūpasame ca yo rato, asubhaṃ bhāvayate sadā sato. именно тот положит конец желаниям, тот уничтожит путы Мары. Esa kho byanti kāhiti, esa checchati mārabandhanaṃ. 351. Он достиг совершенства, он бесстрашен, и у него нет желаний; 351. Niṭṭhaṅgato asantāsī, vītataṇho anaṅgaṇo. безупречный, он уничтожил тернии существования; это его тело — последнее. Acchindi bhavasallāni, antimoyaṃ samussayo. 352. У него нет желаний, он свободен от привязанностей, искусен в словах и в их объяснении; 352. Vītataṇho anādāno, niruttipadakovido; он знает порядок букв (какие идут прежде и какие потом); Akkharānaṃ sannipātaṃ, jaññā pubbāparāni ca. его называют великим мудрецом и великим человеком. Это его тело – последнее. Sa ve "antimasārīro, mahāpañño mahāpuriso"ti vuccati. 353. Я все победил, я все знаю; при любых дхаммах я не запятнан. 353. Sabbābhibhū sabbavidūhamasmi, sabbesu dhammesu anūpalitto. Я отказался от всего, с уничтожением желаний я стал свободным. Учась у самого себя, кого назову я учителем?265 Sabbañjaho taṇhakkhaye vimutto, sayaṃ abhiññāya kamuddiseyyaṃ. 354. Дар дхаммы превосходит всякий дар; сладость дхаммы превосходит всякую сладость; 354. Sabbadānaṃ dhammadānaṃ jināti, sabbarasaṃ dhammaraso jināti. радость дхаммы превосходит всякую радость; уничтожение желаний побеждает любую печаль.266 Sabbaratiṃ dhammarati jināti, taṇhakkhayo sabbadukkhaṃ jināti. 355. Богатства убивают глупого, а не тех, кто ищет другого берега. 355. Hananti bhogā dummedhaṃ, no ca pāragavesino; Желая богатства, глупый убивает себя, как других. Bhogataṇhāya dummedho, hanti aññeva attanaṃ. 356. Плевелы портят поля, страсть портит этих людей. 356. Tiṇadosāni khettāni, rāgadosā ayaṃ pajā; Поэтому то, что дано освободившимся от страсти, приносит великий плод. Tasmā hi vītarāgesu, dinnaṃ hoti mahapphalaṃ. 357. Плевелы портят поля, ненависть портит этих людей. 357. Tiṇadosāni khettāni, dosadosā ayaṃ pajā; Поэтому то, что дано освободившимся от ненависти, приносит великий плод. Tasmā hi vītadosesu, dinnaṃ hoti mahapphalaṃ. 358. Плевелы портят поля, глупость портит этих людей. 358. Tiṇadosāni khettāni, mohadosā ayaṃ pajā; Поэтому то, что дано освободившимся от глупости, приносит великий плод. Tasmā hi vītamohesu, dinnaṃ hoti mahapphalaṃ. 359. (tiṇadosāni khettāni, icchādosā ayaṃ pajā. Tasmā hi vigaticchesu, dinnaṃ hoti mahapphalaṃ.) 359. Плевелы портят поля, желание портит этих людей. Tiṇadosāni khettāni, taṇhādosā ayaṃ pajā. Поэтому то, что дано освободившимся от желания, приносит великий плод. Tasmā hi vītataṇhesu, dinnaṃ hoti mahapphalaṃ. ХХV. Глава о бхикшу267 ХХV. Bhikkhuvaggo 360. Сдержанность зрения – хороша, сдержанность слуха – хороша, 360. Cakkhunā saṃvaro sādhu, sādhu sotena saṃvaro; сдержанность обоняния – хороша, сдержанность языка – хороша. Ghānena saṃvaro sādhu, sādhu jivhāya saṃvaro. 361. Сдержанность тела – хороша, сдержанность речи – хороша, 361. Kāyena saṃvaro sādhu, sādhu vācāya saṃvaro; сдержанность мысли – хороша, сдержанность во всем – хороша. Manasā saṃvaro sādhu, sādhu sabbattha saṃvaro. Бхикшу, сдержанный во всем, освобождается от всех печалей. Sabbattha saṃvuto bhikkhu, sabbadukkhā pamuccati. 362. Кто управляет рукой, управляет ногой, управляет речью, управляет в совершенстве, 362. Hatthasaṃyato pādasaṃyato, vācāsaṃyato saṃyatuttamo; ибо внутренне радостен, сосредоточен, одинок и удовлетворен, – вот такого называют бхикшу. Ajjhattarato samāhito, eko santusito tamāhu bhikkhuṃ. 363. У бхикшу, который сдержан в слове, мудро рассуждает, 363. Yo mukhasaṃyato bhikkhu, mantabhāṇī anuddhato; не надменен и объясняет значение268 и дхамму, речь сладка. Atthaṃ dhammañca dīpeti, madhuraṃ tassa bhāsitaṃ. 364. Бхикшу, который находит удовольствие в дхамме, восхищен дхаммой, 364. Dhammārāmo dhammarato, dhammaṃ anuvicintayaṃ. размышляет о дхамме, помнит дхамму, – не отпадет от истинной дхаммы. Dhammaṃ anussaraṃ bhikkhu, saddhammā na parihāyati. 365. Пусть он не презирает то, что он сам получил; пусть он не завидует другим. 365. Salābhaṃ nātimaññeyya, nāññesaṃ pihayaṃ care; Ибо не достигает сосредоточенности бхикшу, завидующий другим. Aññesaṃ pihayaṃ bhikkhu, samādhiṃ nādhigacchati. 366. Если бхикшу не презирает то, что он сам получил (пусть даже малое), 366. Appalābhopi ce bhikkhu, salābhaṃ nātimaññati; его, ведущего чистую жизнь и усердного, прославляют боги. Taṃ ve devā pasaṃsanti, suddhājīviṃ atanditaṃ. 367. У кого совсем нет отождествления себя с именем и формой269 367. Sabbaso nāmarūpasmiṃ, yassa natthi mamāyitaṃ; и кто не печалится, не имея ничего, именно такого называют бхикшу. Asatā ca na socati, sa ve "bhikkhū"ti vuccati. 368. Пусть бхикшу, живущий в дружбе, верящий в учение Будды, 368. Mettāvihārī yo bhikkhu, pasanno buddhasāsane; достигнет спокойного места,270 счастья, прекращения санкхар. Adhigacche padaṃ santaṃ, saṅkhārūpasamaṃ sukhaṃ. 369. О бхикшу! Опорожни этот корабль;271 опорожненный тобой, 369. Siñca bhikkhu imaṃ nāvaṃ, sittā te lahumessati; он будет легко двигаться. Уничтожив страсть и ненависть, ты достигнешь нирваны. Chetvā rāgañca dosañca, tato nibbānamehisi. 370. Отсеки пять, откажись от пяти, стань выше пяти!272 370. Pañca chinde pañca jahe, pañca cuttari bhāvaye; Бхикшу, преодолевший пять привязанностей,273 называется «пересекшим поток». Pañca saṅgātigo bhikkhu, "oghatiṇṇo"ti vuccati. 371. Размышляй, о бхикшу, и не будь легкомыслен; не давай мысли вращаться в потоках чувственных удовольствий, 371. Jhāya bhikkhu mā pamādo, mā te kāmaguṇe ramessu cittaṃ. чтобы тебе, беспечному, не пришлось глотать железный шар и, горя в огне, кричать: «Вот страдание!»274 Mā lohaguḷaṃ gilī pamatto, mā kandi "dukkhamidan"ti ḍayhamāno. 372. Нет размышления275 у того, кто не знает; нет знания у того, кто не размышляет. 372. Natthi jhānaṃ apaññassa, paññā natthi ajhāyato. У кого же и размышление и знание, тот, действительно, близок к нирване.276 Yamhi jhānañca paññā ca, sa ve nibbānasantike. 373. Бхикшу с успокоенным умом, удалившийся в одиночество, 373. Suññāgāraṃ paviṭṭhassa, santacittassa bhikkhuno. испытывает сверхчеловеческое наслаждение: он отчетливо видит дхамму. Amānusī rati hoti, sammā dhammaṃ vipassato. 374. Всякий раз, когда он во всей полноте познает возникновение и разрушение элементов, 374. Yato yato sammasati, khandhānaṃ udayabbayaṃ; он, знающий это бессмертие, достигает радости и счастья. Labhatī pītipāmojjaṃ, amataṃ taṃ vijānataṃ. 375. Здесь вот начало для мудрого бхикшу; 375. Tatrāyamādi bhavati, idha paññassa bhikkhuno; наблюдение за чувствами, удовлетворение и воздержанность в согласии с Пратимокшей. Indriyagutti santuṭṭhi, pātimokkhe ca saṃvaro. 376. Следуй за благородным другом, ведущим чистую жизнь и усердным. 376. Mitte bhajassu kalyāṇe, suddhājīve atandite; Пусть он будет благосклонен в жизни и праведен в поведении. Paṭisanthāravutyassa, ācārakusalo siyā. Тогда, исполненный радости, он положит конец страданию. Tato pāmojjabahulo, dukkhassantaṃ karissati. 377. Как вассика сбрасывает увядшие цветы, 377. Vassikā viya pupphāni, maddavāni pamuñcati. так и вы, о бхикшу, должны освободиться от страсти и ненависти. Evaṃ rāgañca dosañca, vippamuñcetha bhikkhavo. 378. Бхикшу называют спокойным, если его тело спокойно, речь спокойна, ум спокоен, 378. Santakāyo santavāco, santavā susamāhito. если он сосредоточен и отказался от мирских благ. Vantalokāmiso bhikkhu, "upasanto"ti vuccati. 379. Сам себя побуждай, сам себя проверь. 379. Attanā codayattānaṃ, paṭimaṃsetha attanā. Такой бхикшу, следящий за собой, сосредоточенный, будет счастливо жить. So attagutto satimā, sukhaṃ bhikkhu vihāhisi. 380. Ибо ты сам себе господин, 380. Attā hi attano nātho, (ko hi nātho paro siyā) ибо ты сам себе путь. Attā hi attano gati. Поэтому смири себя, как купец хорошую лошадь.277 Tasmā saṃyamamattānaṃ, assaṃ bhadraṃva vāṇijo. 381. Пусть бхикшу, исполненный счастья, верящий в учение Будды, 381. Pāmojjabahulo bhikkhu, pasanno buddhasāsane; достигнет спокойного места, счастья, прекращения санкхар. Adhigacche padaṃ santaṃ, saṅkhārūpasamaṃ sukhaṃ. 382. Бхикшу, который, хотя он и молод, обращается к учению Будды, 382. Yo have daharo bhikkhu, yuñjati buddhasāsane. освещает этот мир, как луна, освободившаяся от облака. Somaṃ lokaṃ pabhāseti, abbhā muttova candimā. ХХVI. Глава о брахманах278 ХХVI. Brāhmaṇavaggo 383. Прекрати поток,279 иди вперед, гони прочь желания, о брахман! 383. Chinda sotaṃ parakkamma, kāme panuda brāhmaṇa; Познавая уничтожение санкхар, ты узнаешь несозданное, о брахман! Saṅkhārānaṃ khayaṃ ñatvā, akataññūsi brāhmaṇa. 384. Когда брахман в двух дхаммах280 достигает другого берега, 384. Yadā dvayesu dhammesu, pāragū hoti brāhmaṇo; тогда с него, знающего, спадают все путы. Athassa sabbe saṃyogā, atthaṃ gacchanti jānato. 385. Я называю брахманом того, для кого не существует ни этого берега, ни того берега, 385. Yassa pāraṃ apāraṃ vā, pārāpāraṃ na vijjati; ни этого и того вместе, кто бесстрашен и свободен от привязанностей.281 Vītaddaraṃ visaṃyuttaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 386. Я называю брахманом того, кто размышляет, свободен от страстей, спокоен, 386. Jhāyiṃ virajamāsīnaṃ, katakiccamanāsavaṃ; кто делает свое дело, преодолевает желания, кто достиг высшего блага. Uttamatthamanuppattaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 387. Солнце сияет днем, луна светит ночью. 387. Divā tapati ādicco, rattimābhāti candimā; Воин сияет в доспехах, брахман сияет при размышлении. Sannaddho khattiyo tapati, jhāyī tapati brāhmaṇo. Но день и ночь напролет ярким блеском сияет просветленный. Atha sabbamahorattiṃ, buddho tapati tejasā. 388. Тот, кто отбросил зло, зовется брахманом; тот, кто живет в покое, – отшельником; 388. Bāhitapāpoti brāhmaṇo, samacariyā samaṇoti vuccati. отбросивший свою грязь называется «очистившимся».282 Pabbājayamattano malaṃ, tasmā "pabbajito"ti vuccati. 389. Нельзя ударить брахмана, но и брахман пусть не изливает свой гнев на обидчика. 389. Na brāhmaṇassa pahareyya, nāssa muñcetha brāhmaṇo; Позор тому, кто ударил брахмана, и еще больший позор излившему гнев на обидчика. Dhī brāhmaṇassa hantāraṃ, tato dhī yassa muñcati. 390. Для брахмана нет ничего выше, чем удерживать свой ум от приятного. 390. Na brāhmaṇassetadakiñci seyyo, yadā nisedho manaso piyehi. Где исчезает желание уничтожать, там прекращается страдание. Yato yato hiṃsamano nivattati, tato tato sammatimeva dukkhaṃ. 391. Я называю брахманом того, кто не совершил зла ни телом, ни словом, ни мыслью – 391. Yassa kāyena vācāya, manasā natthi dukkaṭaṃ; кто сдерживает себя в трех вещах. Saṃvutaṃ tīhi ṭhānehi, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 392. От кого бы мы ни узнали дхамму, указанную совершенно просветленным, 392. Yamhā dhammaṃ vijāneyya, sammāsambuddhadesitaṃ; с благодарностью нужно почтить его, как брахман жертвенный огонь. Sakkaccaṃ taṃ namasseyya, aggihuttaṃva brāhmaṇo. 393. Брахманом становятся не из-за спутанных волос, родословной или рождения. 393. Na jaṭāhi na gottena, na jaccā hoti brāhmaṇo; В ком истина и дхамма, тот счастлив и тот брахман.283 Yamhi saccañca dhammo ca, so sucī so ca brāhmaṇo. 394. Что за польза тебе в спутанных волосах, о глупец! Что за польза тебе в одежде из шкуры! 394. Kiṃ te jaṭāhi dummedha, kiṃ te ajinasāṭiyā; Ведь внутри тебя – джунгли, ты заботишься только о внешности.284 Abbhantaraṃ te gahanaṃ, bāhiraṃ parimajjasi. 395. Человека, который носит пыльные одежды, истощенного, с просвечивающими венами, 395. Paṃsukūladharaṃ jantuṃ, kisaṃ dhamanisanthataṃ; одинокого, размышляющего в лесу, я называю брахманом. Ekaṃ vanasmiṃ jhāyantaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 396. Но я не называю человека брахманом только за его рождение или за его мать. 396. Na cāhaṃ brāhmaṇaṃ brūmi, yonijaṃ mattisambhavaṃ. У кого есть привязанности, имя тому «говорящий бхо».285 Bhovādi nāma so hoti, sace hoti sakiñcano. Я же называю брахманом того, кто свободен от привязанностей286 и лишен благ.287 Akiñcanaṃ anādānaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 397. Я называю брахманом того, кто разорвал путы и кто, действительно, не дрожит от страха, 397. Sabbasaṃyojanaṃ chetvā, yo ve na paritassati; кто преодолел привязанности и отрешился от мира. Saṅgātigaṃ visaṃyuttaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 398. Я называю брахманом того просветленного, 398. Chetvā naddhiṃ varattañca, sandānaṃ sahanukkamaṃ. который устранил препятствия и разорвал ремень, плеть и цепь с уздой.288 Ukkhittapalighaṃ buddhaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 399. Я называю брахманом того, кто, не будучи виноватым, 399. Akkosaṃ vadhabandhañca, aduṭṭho yo titikkhati; сносит упреки, наказания, заточение, у кого терпение – сила, а сила – войско. Khantībalaṃ balānīkaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 400. Я называю брахманом того, кто, свободен от гнева, соблюдает свои обязанности, 400. Akkodhanaṃ vatavantaṃ, sīlavantaṃ anussadaṃ; добродетелен и лишен похоти, кто сдержан и для кого это тело – последнее. Dantaṃ antimasārīraṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 401. Я называю брахманом того, кто не льнет к чувственным удовольствиям, 401. Vāri pokkharapatteva, āraggeriva sāsapo; подобно воде на листе лотоса или горчичному зерну на острие шила.289 Yo na limpati kāmesu, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 402. Я называю брахманом того, кто отрешился от мира и сбросил ношу, 402. Yo dukkhassa pajānāti, idheva khayamattano; кто даже в этом мире знает уничтожение своего страдания. Pannabhāraṃ visaṃyuttaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 403. Я называю брахманом того, кто достиг высшего блага, 403. Gambhīrapaññaṃ medhāviṃ, maggāmaggassa kovidaṃ; кто знает правый путь и ложный путь, мудреца, чьи знания глубоки. Uttamatthamanuppattaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 404. Я называю брахманом того, у кого мало желаний, 404. Asaṃsaṭṭhaṃ gahaṭṭhehi, anāgārehi cūbhayaṃ; кто не имеет дома и не связан ни с домовладельцами, ни с бездомными. Anokasārimappicchaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 405. Я называю брахманом того, кто не убивает и не заставляет убивать, 405. Nidhāya daṇḍaṃ bhūtesu, tasesu thāvaresu ca; кто не поднимает палку на живые существа, трусливые они или храбрые. Yo na hanti na ghāteti, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 406. Я называю брахманом того, кто среди взволнованных остается невзволнованным, 406. Aviruddhaṃ viruddhesu, attadaṇḍesu nibbutaṃ; среди подымающих палку – спокойным, среди привязанных к миру – свободным от привязанностей. Sādānesu anādānaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 407. Я называю брахманом того, с кого страсть, и ненависть, и гордыня и лицемерие 407. Yassa rāgo ca doso ca, māno makkho ca pātito; спадают столь же легко, как горчичное зерно с острия шила. Sāsaporiva āraggā, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 408. Я называю брахманом того, кто говорит правдивую речь, 408. Akakkasaṃ viññāpaniṃ, giraṃ saccamudīraye; поучительную, без резкостей, никого не обижающую. Yāya nābhisaje kañci, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 409. Я называю брахманом того, кто здесь, в этом мире не берет того, что не дано, 409. Yodha dīghaṃ va rassaṃ vā, aṇuṃ thūlaṃ subhāsubhaṃ; будь оно длинным или коротким, малым или большим, добрым или злым. Loke adinnaṃ nādiyati, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 410. Я называю брахманом того, у кого ни в этом мире, ни в том нет желаний, 410. Āsā yassa na vijjanti, asmiṃ loke paramhi ca; кто отрешен и не имеет склонностей. Nirāsāsaṃ visaṃyuttaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 411. Я называю брахманом того, у кого нет желаний, 411. Yassālayā na vijjanti, aññāya akathaṃkathī; кто с помощью знания освободился от сомнений и достиг погружения в бессмертие. Amatogadhamanuppattaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 412. Я называю брахманом того, кто здесь избежал привязанности и к доброму и к злому, 412. Yodha puññañca pāpañca, ubho saṅgamupaccagā; кто беспечален, бесстрастен и чист. Asokaṃ virajaṃ suddhaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 413. Я называю брахманом того, кто, как луна без пятен, 413. Candaṃva vimalaṃ suddhaṃ, vippasannamanāvilaṃ; чист, безмятежен, невзволнован у кого угасла радость существования. Nandībhavaparikkhīṇaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 414. Я называю брахманом того, кто преодолел эту грязную, трудную дорогу, сансару, обман, 414. Yomaṃ palipathaṃ duggaṃ, saṃsāraṃ mohamaccagā. кто переплыл и достиг другого берега, кто вдумчив, свободен от желаний и лишен сомнений, Tiṇṇo pāragato jhāyī, anejo akathaṃkathī. не имеет привязанностей и спокоен. Anupādāya nibbuto, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 415. Я называю брахманом того, кто здесь, отказавшись от страсти, 415. Yodha kāme pahantvāna, anāgāro paribbaje; бездомный, бродит вокруг, в ком угасло желание существовать. Kāmabhavaparikkhīṇaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 416. Я называю брахманом того, кто здесь, отказавшись от желания, 416. Yodha taṇhaṃ pahantvāna, anāgāro paribbaje; бездомный, бродит вокруг, в ком угасло желание существовать. Taṇhābhavaparikkhīṇaṃ tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 417. Я называю брахманом того, кто, оставив привязанность к человеческому, 417. Hitvā mānusakaṃ yogaṃ, dibbaṃ yogaṃ upaccagā; преодолел и небесные привязанности, кто отрешился от всех привязанностей. Sabbayogavisaṃyuttaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 418. Я называю брахманом мужа, победившего все миры, того, 418. Hitvā ratiñca aratiñca, sītibhūtaṃ nirūpadhiṃ; кто отказался от приятного и неприятного, кто хладнокровен и отрезает себе путь к новому рождению. Sabbalokābhibhuṃ vīraṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 419. Я называю брахманом того, кто знает все о смерти и рождении живых существ, 419. Cutiṃ yo vedi sattānaṃ, upapattiñca sabbaso; кто свободен от привязанностей и просветлен, кто сугата.290 Asattaṃ sugataṃ buddhaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 420. Я называю брахманом того, чью стезю не знают ни боги, ни гандхарвы, ни люди; 420. Yassa gatiṃ na jānanti, devā gandhabbamānusā; архата, у которого исчезли желания. Khīṇāsavaṃ arahantaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 421. Я называю брахманом того, кто свободен от привязанностей и ничего не имеет, 421. Yassa pure ca pacchā ca, majjhe ca natthi kiñcanaṃ; для кого ничего нет ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем. Akiñcanaṃ anādānaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 422. Я называю брахманом того, кто мощен, как бык, благороден, мужественен, победоносен, 422. Usabhaṃ pavaraṃ vīraṃ, mahesiṃ vijitāvinaṃ; обладает великой мудростью, свободен от желаний, совершенен и просветлен.291 Anejaṃ nhātakaṃ buddhaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. 423. Я называю брахманом того, кто знает свое прежнее существование и видит небо и преисподнюю; 423. Pubbenivāsaṃ yo vedi, saggāpāyañca passati, кто, будучи мудрецом, исполненным совершенного знания, достиг уничтожения рождений; Atho jātikkhayaṃ patto, abhiññāvosito muni. кто совершил все, что возможно совершить. Sabbavositavosānaṃ, tamahaṃ brūmi brāhmaṇaṃ. Список сокращений Ann. — Annuaire de I'lnstitut de Philologie et d'Histoire. Orientales et Slaves. Bruxelles AOr — Archiv Orientalni, Praha BEFEO — Bulletin de I'Ecole Francaise de I'Extreme Orient, Paris — Saïgon Beobacht. — H. Lüders, Beobachtungen über die Sprache des buddhistischem Urkanons, Berlin, 1954 BSOAS — Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London Childers. Notes — R. C. Childers, Notes on Dhammapada. — JRAS, 1871 Diсt. — The Pali Text Society's Pali-English Dictionary, ed. by Th. W. Rhys Davids and W. Stede, pt 1-8, London, 1952 Дх. — Дхаммапада (Dhammapada) Дх. А. — Dhammapada-Atthakatha Джатаки — V. Fausböll (ed.). The Jātakas together with its commentary, vol. I-VI, London, 1877-896 IHQ — Indian Historical Quarterly, Calcutta JAOS — Journal of American Oriental Society, New Haven JA — Journal Asiatique, Paris JRAS — Journal of the Royal Asiatic Society, London JPTS — Journal of the Pāli Text Society, London Изв. РАН — Известия Российской Академии Наук, Петроград NGWG — Nachrichten von der Königlichen Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen Phil. Ind. — H. Lüders, Philologica Indica. Ausgewahlte kleine Schriften, Göttingen, 1940 PTS — Pāli Text Society, London Радхакришнан — S. Radhakrishnan, The Dhammapada. Oxford, 1954 Рагхаван — V. Raghavan. The Dhammapada. — «The Aryan Path», vol. XXVIII, 1957 Ror — Rocznik Orientalistyczny, Lwów — Warszawa S. Beal — S. Beal, Texts from the buddhist canon, commonly known as Dhammapada, London, 1878 SBE — The sacred books of the East, Oxford SBPAW — Sitzungsberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften, Berlin TPS — Transactions of the Philological Society, London Up. — Упанишады ZDMG — Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft, Leipzig — Wiesbaden 1 См. недавнюю работу S.B. Dasgupta, An introduction to tantric buddhism, Calcutta, 1950 2 Блестящий пример аккомодации буддизма на китайской почве иллюстрирует статья: P. Demiéville, La penetration du bouddhisme dans la tradition philosophique chinoise. — «Cahiers d'histoire mondiale», vol. III. 1956, p. 19-38. 3 Ср. О.О. Розенберг, Проблемы буддийской философии. Введение в изучение буддизма по японским и китайским источникам, Пг., 1918, и, особенно, многочисленные труды Д. Т. Сузуки. 4 Ф.И. Щербатской, Философское учение буддизма, Пг., 1919, стр. 48. 5 См. Р.Н. Pott, Plural forms of Buddhist iconography. — «India Antiqua», Leiden, 1947, p. 284-290. — В статье дается новое объяснение проблеме, волновавшей Макдонелла, Хокарта, Грюнведеля, Фуше и других специалистов в области буддийского искусства. 6См. S. Schayer, A note on the old Russian variants of the Purushasūkta. — AOr, VII, 1935, p. 319-323. 7 Роль последней в создании греческого романа о Варлааме и Иоасафе, а следовательно, и в возникновении его европейских версий была показана в книге Ш.И. Нуцубидзе «К происхождению греческого романа о Варлааме и Иоасафе» (Тбилиси, 1956), подведшего итог полемике, происходившей между Ф. Дëльгером, Ф. Алькэном, Р.Л. Вольфом, Д.М. Лангом и другими учеными за последние 20 лет. 8 См. Annemarie von Gabain, Werner Winter, Türkische Turfantexte IX. Ein Hymnus an den Vаter Mani auf «Tocharisch B» mit Alttürkische Übersetzung, Berlin, 1958. 9 E. Senart, Essai sur la legende du Buddha. Son caractere et ses origines (ed. 2), Paris, 1882. 10 Э. Арнольд, Свет Азии, СПб., 1890; СПб., 1893; М., 1895. 11 См. Асвагоша, Жизнь Будды. Пер. К. Бальмонта, М., 1913. 12 Ф. И. Щербатской, Теория познания и логика по учению позднейших буддистов, ч. I, СПб., 1903, стр. VII. 13 См. J. Brough, Theories of general linguistics in the Sanskrit grammarians. — TPS, 1951, p. 27-46; Some Indian theories of meaning. — TPS, 1953, p. 161-176. 14 См. Н. von Glasenapp, Vedānta und Buddhismus, Wiesbaden, 1950: J.G. Jennings, The Vedāntic buddhism of the Buddha, Oxford, 1947. 15 В самой Индии буддийская литература продолжала своё существование на бенгали, непали, гуджарати и других языках. 16 См. Suvarnaprabhāsa, Uigurische Fassung, hrsg. von W. Radlow und S. Malow, St. Petersburg, 1913-1917 (Bibliotheca Buddhica, XVII); Altan Gerel, Die westmongolische Fassung des Goldglanzsutra, hrsg. von Erich Haenisch. — «Asia Maior», Leipzig, 1929; E. Haenisch, Kapitel XVII von Jalavāhana aus dem. Kalmükischen Text des Altan Gerel. — «Asiatica», 1954, S. 198-213. 17 См. Р.С. Sengupta, Ancient Indian chronology illustrating some of the most important astronomical methods, Calcutta, 1947; Dates of principal events in the Buddha's life. — IHQ, vol. XXXIII, 1956, p. 124-129. 18 A. Bareau, La date du Nirvāna. —JA, 1953, p. 27-62; R. Morton Smith, On the ancient chronology of India. — JAOS, vol. 77, 1957, p. 270. См. также Н. Jacobi, Buddhas und Mahāvīras Nirvāna und die politische Entwicklung Magadhas zu jener Zeit. — SBPAW, 1930, S. 557-568; E. J. Thomas, Theravādin and sarvastivādin dates of the Nirvāna. — B. Ch. Law volume, pt. II, Poona, 1946, p. 18-22; «L'Inde Classique. Manuel des etudes indiennes», t. II, Paris, 1953, p. 491. — Как исключение можно упомянуть мнение о смерти Будды в 386 г. (см. Tokumyo Matsumoto, Die Prajnāpāramita-Literatur. — «Bonner Orientalistische Studien», Stuttgart, 1932). 19 Об этом, может быть, свидетельствует и то, что знаменитые стихи, которым раньше придавали столь существенное значение (Дипаванса, XX, 200 и след, и Махаванса, XXXIII, 100 и след.: Текст Типитаки, а также и комментарий к нему, Устным путём передавали вначале многомудрые бхикшу. Увидев упадок душ, собравшиеся тогда бхикшу Записали дхамму в книги, чтобы она надолго осталась), теперь целым рядом учёных рассматриваются как позднейшие вставки, преследующие вполне определённые цели (Ф. Веллер, В. Лесны и др.). 20 Современное состояние проблемы нашло отражение в полемике, которая велась после первой мировой войны между Винтерницем, Рис-Дэвидсом, Кейфом, Валле Пуссэном, Пшылуским, Щербатским, Шайером, Людерсом, Лесным и другими. См. недавнюю статью К. Регамэ (С. Regamey, Le probleme du bouddhisme primitif les derniers travaux de Stanislaw Schayer. — ROr, XXI, 1957, p. 37 — 58). Справедливость требует указать, что одним из первых (если не первым), кто утверждал, что окончательная редакция Канона является поздней, был И.П. Минаев. 21 St. Schayer, Precanonical buddhism. — АОr, X, 1935, p. 121-132. 22 Показательна перемена взглядов на аутентичность палийского Канона и на роль севернобуддийских источников в работах В. Лесного. Ср. V. Lesny, Buddhismus des Pālikanons, [S.I.], 1921; Zur Frage nach dem Wert des Palikunons für die Lehre des Buddha. — AOr, VII, 1935, S. 324-327. 23 Под правилами преобразования первоначальной концепции нужно понимать не только принципы эволюции, действовавшие в махаяне, и присущие ей тенденции, но и принципы интерпретации текста (ср. правила, содержащиеся в Чатухпратисарана-сутре — «Сутре четырех прибежищ»: 1) закон — прибежище, а не человек; 2) дух — прибежище, а не буква; 3) сутра точного смысла — прибежище, а не сутра, смысл которой следует ещё определить; 4) прямое знание — прибежище, а не знание, добываемое посредством рассуждений), а также принципы установления аутентичности текста, принадлежности его самому Будде (характерный признак этого заключается в том, что слово находится в Сутре, появляется в Винае и не противоречит природе вещей — ср. Махаянасутраланкара). См. Е. Lamotte, La critique d'interpretation dans le bouddhisme. — Ann. IX, 1949, p. 341-361; La critique d'authenticite dans le bouddhisme. — «India Antiqua», Leiden, 1947, p. 212-222. 24 Ср. S. Paranavitana, Mahāyanism in Ceylon. — «Ceylon Journal of Science», section G, vol. II, p. 35 — 71; Boddhisattva Avalokitesvara in Ceylon. — B. Ch. Law volume, pt. II, Poona, 1946, p. 15-18 a. o. 25 У южных буддистов существуют и некоторые другие, более формальные, принципы деления Типитаки, например, на пять никaй (собраний) или на девять анг (частей), или, наконец, на 84 тысячи дхаммаккханд (отдельных отрывков или поучений). 26 Некоторые школы буддизма относят ее к Абхидхамма-питаке. 27 B.C. Law, A history of Pāli literature, vol. I. London, 1933, p. 238-240. 28 Помимо общих курсов буддийской литературы на пали Гейгера, Винтернитца, Б. Ч. Лоу и других, см. книгу G. P. Malalasekera, The Pāli literature of Ceylon, London, 1928, подробно излагающую историю палийской литературы на Цейлоне со времени введения на нем буддизма до наших дней. 29 См. М. Wickremasinghe, Sinhalese literature, Colombo, 1949; C.E. Godakumbara, Sinhalese literature, Colombo, 1955. 30 См. М.Н. Bode, The Pāli literature of Burma, London, 1909. 31 Некоторые полагают, что особое значение для объяснения слова Дхаммапада имеют стихи 44 и 45 из этого памятника. 32Время создания памятника определяется временем создания Типитаки, с одной стороны, и хронологией Милинда-паньхи, Каттхаваттху, Махавансы, в которых уже упоминается Дхаммапада или содержатся цитаты из неё, и, конечно, временем появления комментариев на Дхаммападу — с другой. 33 В силу сказанного едва ли следует, например, полностью полагаться на то место в цейлонской хронике Махаванса, где говорится о том, что Аппамадавагга (2-я глава Дхаммапады) излагалась Ашоке, поскольку нет достаточной уверенности, что автору Махавансы была известна вся Дхаммапада в ее современном виде. 34 R. Pischel, Die Turfan-Recension des Dhammapada. — SBPAW. Bd XXX-XXXI, Berlin, 1908, S. 968-985. См. также S. Levi, Textes sanscrites de Touen-houang. — JA, 1910, p. 444-450 (экспедиция Пеллио); L'Apramāda-varga, Etude sur les recensions des Dharmapadas. — JA, 1912, p. 203-294; L. De la Vallée Poussin, Documents sanсrits de la seconde collection M. A. Stein. — JRAS, 1912, p. 355-378; N. P. Chakravarti, L'Udānavarga Sansсrit. Texte Sanscrit et transcription, avec traduction et annotations, suivi d'une etude critique et de planche. Tome premier (chapitres I a XXI), Paris, 1930 (экспедиция Пеллио) и др. 35 Н. Beck, Udānavarga. Eine Sammlung buddhistischer Sprüche in Tibetischer Sprache, Berlin, 1911. 36 W.W. Rockhill, Udānavarga. A Collection of Verses from the Buddhist Canon. Compiles by Dharmatrāta, London, 1892. 37 cm. E. Sieg, W. Siegling, Udānavarga-Übersetzungen in «Kucischer Sprache» aus den Sammlungen des India Office in London. — BSOS, vol. VI, 1931, p. 483. —499; их же: Bruchstücke eines Udānāvarga-Kommentars (Udānālamkāra?) im Tocharischen. — «Festschrift für Moritz Winternitz», Leipzig, 1933, S. 167. — 173; их же: Tocharische Sprachreste. Sprache B. Heft 1. (Die Udānālamkāra -Fragmente), Göttingen, 1949; см. также Н. Миронов, Из рукописных материалов экспедиции М.М. Березовского в Кучу. — «Известия Императорской Академии наук», 1909, стр. 547-560. 38 См. S. Beal, Texts from the Buddhist Canon, commonly known as Dhammapada, with accompanying narratives, London, 1878 (ср. также издание 1902 г.). 39 См. E. Senart, Le manuscrit kharoṣṭhī du Dhammapada. Les fragments Dutreuil de Rhins. — JA, 1898, p. 193-308; С.Ф. Ольденбург, Предварительная заметка о буддийской рукописи, написанной письменами kharoṣṭhī. Издание факультета Восточных языков Императорского Санкт-Петербургского Университета ко дню открытия XI Международного сьезда ориенталистов в Париже, СПб., 1897; Н. Lüders, Bemerkungen zu dem Kharoṣṭhī Manuscript des Dhammapada, Dutreuil de Rhins. — NGWG, 1899, 4, S. 474-494 (ср. также Th.W. Rhys Davids, The Govinda kharoṣṭhī MS. — JRAS, 1899, p. 426); R. O. Franke, Zum Manuskript Dutreuil de Rhins. — ZDMG, Bd LX, 1906, S. 477 — 511; S. Levi, L'Apramada-varga..., — JA, 1912, p. 203-294 (здесь есть страницы, посвященные и пракритской версии); J. Вloch, Le dialecte des fragments Dutreuil de Rhins. —JA, 1912, p. 331-337; S. Konow, Die Kharoṣṭhī-Handschrift des Dhammapada. — «Festschrift E. Windisch», [S. b.], 1914; E.J. Rapson, The Kharoṣṭhī Alphabet from Chinese Turkestan (в кн. «Kharoṣṭhī inscriptions discovered by Sir Aurel Stein, in Chinese Turkestan», 1929), p. 295-322 и другие работы. 40См. S. Levi, L'Apramāda-varga ..., — JA, 1912, p. 211. 41 См. М. Winternitz, A history of Indian literature, vol. II, Calcutta, 1933, p. 604 ff; J. Bloch, Asoka et la Māgadhi. — BSOS, vol. VI, 1931, p. 291-295; его же: Asoka et I'Ardhamāgadhi. — BEFEO, XLIV, 1951, p. 46 et suiv.; Lin Li-Kouang, L'Aide Memoire de la Vraie Loi, vol. 2, Paris, 1949; S. Levi, Sur une langue precanonique du bouddhisme. — JA, 1912, p. 495-514; H. Lüders, Beobachtungen über die Sprache des buddhistischen Urkanons, Berlin, 1954 (ему же принадлежат многочисленные работы на эту тему, написанные раньше); F. Edgerton, The Buddha and language. — IHQ, vol. XXXIII, 1956, p. 129-135; H. Berger, Sprache und Überlieferung des buddhistischen Urkanons. — ZDMG, Bd 106, 1956, S. 43-45 (особой пагинации) и другие сочинения. 42 См. В. Ваruа, S. Mitra, Prakrit Dhammapada based upon M. Senart's Kharoṣṭhī Manuscript, Calcutta, 1921; H.W. Bailey, The Khotan Dharmapada. — BSOAS, vol. XI, 1945, p. 488-512. 43F. Weller, Die Überlieferung des ālteren buddhistischen Schrifttums. — «Asia Maior», V, 1930, S. 149ff. 44 F.L. Woodward, Pāli Tipitakam concordance, pt 1-8, London, 1952-1956. 45 Ср., например, «Главу о серьëзности», древность которой могла бы, видимо, быть подтверждена и чисто филологическими аргументами. 46 В первую очередь речь идëт, конечно, о большом комментарии на палийскую Дхаммападу, называемом Дхаммападаттхакатха и по традиции приписываемом Буддхагхоше (V в. н. э.), хотя против этого уже выступил целый ряд ученых, наиболее энергично Бурлингэм. — Е. W. Burlingame, Buddhist legends translated from the original Pāli text of the Dhammapada commentary, Cambridge Mass., 1921 (Harvard Oriental Series, vol. 28-30); Buddhaghosha's Dhammapada commentary. — «Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences», XLV, p. 467-550. Тенденция к сокращению текстуальных глосс и увеличение числа поясняющих рассказов, характерные для этого комментария, дополнительно обрисовывают понимание Дхаммапады последователями буддизма спустя несколько веков после создания Канона. 47 Значение палийской рецензии становится еще бoльшим, поскольку предложенный недавно К. Леви-Штраусом метод исследования позволяет игнорировать вопрос о первоначальной версии, столь беспокоивший прежних исследователей (см. С. Levi-Strauss, The structural study of myth. — «Journal of American folklore», vol. 68, 1955, p. 428-444). 48 Ср., например, недавно появившееся сопоставление идей Дхаммапады и известнейшего тамильского памятника — Тируккурала (В. С. Law, Tirukkural et Dhammapada, Etude comparative. — JA, 1952, p. 37-52). 49 В этой связи следует отметить единственно правильный подход к проблеме соотношения раннего буддизма и современных ему систем, отраженный в недавнем исследовании Уордера (А.К. Warder, On the relationships between early buddhism and other contemporary systems. — BSOAS, vol. XVIII, 1956, p. 43-63). Эта работа вплотную подводит нас к вопросу о возможности строгого отнесения той или иной концепции к раннему буддизму и к возможности построения своего рода матрицы противопоставлений между раннебуддийской системой и другими, с ней соперничавшими системами. 50 Что касается раннего буддизма, то это, может быть, уникальная морально-этическая концепция, игнорирующая в принципе противопоставление добра и зла и ориентированная на другие исходные положения. 51 H.Willman-Grabowska, Evolution semantique do mot "dharma". — ROr, X. 1934, p. 38-50. — Автор статьи остроумно замечает (стр. 45): "Для удобства языка не всегда нужно, чтобы слова обладали точным смыслом. Неясность также может оказать услугу. Она — как форма с пустой сердцевиной: каждый может её заполнить по своему желанию". 52 См. О.О. Розенберг, Проблемы буддийской философии, Пг, 1918. 53 См. Th. Stcherbatsky, The central conception of buddhism and the meaning of the word "Dharma", London, 1923. — В 1958 г. было объявлено о защите диссертации В. Шуманна «Теория дхармы в палийском буддизме». Ср. раздел «II Dharmo» в кн. «Le civilta dell'oriente», vol. 3, Roma, 1958; послесловие Г Глазенаппа. к книге Г. Ольденбурга о Будде (13-е изд. — Stuttgart, 1958), также ст. F. Edgerton, Did the Buddha have a system of metaphysics. — JAOS, vol. 79, 1959. p. 81-85. — где дхарма определяется как "state of existence" и "condition of being". 54 Мнимая значительность этого противопоставления была недавно разоблачена Томасом, доказавшим, что различие между этими двумя терминами чисто грамматическое: нирвана выражает состояние, а паринирвана — достижение состояния (E.J. Thomas, Nirvāna and Parinirvāna. — «India Antiqua», Leyden, 1947, S. 294-295). 55 см. L. De la Vallée Pousain, Etudes sur I'histoire des religions, V. Nirvāna, Paris, 1925; Th. Stcherbatsky, The conception of Buddhist Nirvāna, Leningrad, 1927 (см. критику С. Шайера. —АОr, VII, 1935, p. 123). 56 См. также раздел «Идея нирваны в Дхаммападе» в цитированной выше книге Б.Ч. Лоу (В.С. Law, A history of Pāli literature, vol. I, London. 1933. p. 222-223). 57 См. С. Lévi-Strauss, The structural study of myth. — «Journal of American folklore», vol. 68, 1955, p. 432-435. 58 См. также C.A.F. Rhys Davids, A buddhist manual of psychological ethics, London, 1900; Buddhist psychology (2nd ed.), London, 1924. 59 См. Dict., III, p. 96-99. — В ряде строф этой главы читта вполне можно было бы перевести и как "ум". Иногда именно такой перевод кажется предпочтительным; однако необходимость сохранить противопоставление citta-manas или citta-viññāna заставила нас всюду передавать это слово как "мысль". 60 Образ цветов вообще был очень популярен в индийской поэзии (ср. Шантипарва, 6540-6541 и др.). 61 См. Th.W. Rhys Davids, Theory of soul in the Upanishads. — RAS, 1899. 62 См. М. Walleser, Das Problem des Ich, Heidelberg, 1903; Th. Stcherbatsky, The soul theory of the buddhists. —«Изв. РАН», т. 13, 1919, стр. 823-854, 937-958; H. Günther, Das Seelenproblem im älteren Buddhismus, Konstanz, 1949, Mahatma Gandhi and Swami Vivekananda, Buddha's Denial of God and the Self. — «Indo-Asia Culture», vol. V, 1956; С. Радхакришнан, Индийская философия, т. I, М., 1956, стр. 324 и след., и др. соч. 63 1-2. Эти две строфы довольно трудны для понимания. В связи с их интерпретацией и переводом возникла дискуссия, кратко освещенная М. Мюллером (SBE, X, р. 3 — 4) и продолженная в трудах многочисленных учёных вплоть до нашего времени. Суть разногласий — в различном понимании термина "дхамма", одного из центральных в буддийской философии и догматике (об этом см. во вступительной статье; там же указана литература). "Дхамма" в разбираемом месте переводилась очень различно: naturae [a mente principium ducunt] (Фаусбёль), action (Годжерли), die Pflichten (Вебер), all faculties [of mind] (д'Альвис), mental faculties (Чайлдерс), things (Рис-Дэвидc), Dinge (Нейманн, Дальке), [mental] natures (Радхакришнан), all conditions (Нарада Маха Тхера), religious life (Кунхан Раджа); особенно показателен перевод М. Мюллера — all that we are. Попытка однозначного перевода в данном случае пока едва ли оправдана. Несомненно, что разные направления внутри буддизма понимали этот термин в соответствии с общей системой их взглядов, а позднейшие интерпретаторы (как в Европе, так и в Азии), — как правило, в зависимости от тех ассоциаций из области античной или современной философии, которые возникали у них при анализе "дхаммы". Разумеется, можно было бы попытаться выяснить первоначальное значение этого слова в буддизме. Однако это ни в коей мере не решило бы проблемы понимания его в Дхаммападе и, тем более, его перевода, так как. во-первых, "дхамма" имеет целый ряд значений уже в Дхаммападе и, во-вторых, разные направления и разные эпохи связывали с этим словом неодинаковые значения (обстоятельство, которое, по-видимому, делает маловероятным точное определение этого термина). Одна из возможностей разного толкования слова "дхамма" тесно связана с многочисленными попытками осмыслить его в плане индуизма. Кажущаяся простота такой интерпретации соблазняла многих учёных, однако сейчас такой путь должен быть признан порочным. Разумеется, это не значит, что внимание исследователя не должно останавливаться на случаях поразительных аналогий с предшествующими или современными буддизму учениями: выявление таких аналогий важно, но не столько для изучения структуры буддизма, сколько в относительно второстепенном плане его генетических связей. Из индуистских аналогий к мыслям, выраженным в первых двух строфах Дхаммапады, наиболее показательны отмеченные Радхакришнаном и Рагхаваном в Упанишадах. Ср. Amṛtabindu Up., 2; Maitrāyaṇi Up., VI, 34; Bṛhadāranyaka Up., 4, 5. Впрочем, некоторые из таких сопоставлений не вполне состоятельны. Ср. критику Б. Баруа и С. Митры, сравнивавших Дх. I, 1-2 с Chāndogya Up., VII, 3, I (В. Вarua, S. Mitra, Prakrit Dhammapada..., Calcutta, 1921), со стороны Рис-Дэвидс, предположившей в данном случае влияние философии Капилы — санкхьи (С. A. F. Rhys Davids, The minor anthologies..., London, 1931. — см. комментарий к соответствующей строфе). Относительно значений слова "разум" (mano) см. Diсt., VI, р. 144 — 146; индуистская трактовка этого понятия, помимо ряда других трудов, представлена и в Мокшадхарме. О этих двух строфах см.: В. К. Sengupta, Buddhist psychology. — IHQ, vol. 32, 1956, p. 267. 64 5-6. Самые известные строфы, многократно повторяемые в буддийской литературе. Формальная их связь между собой чрезвычайно слаба, потому они стоят несколько обособленно среди других в «Главе парных строф». Никоим образом нельзя отождествлять сказанное в 5-й строфе с христианским положением о любви, прекращающей ненависть, так как понятие любви (mettā) в буддизме и его направленность совершенно иные, чем в христианском учении. 65 7-8. Мара (Мārа) — владыка смерти, злой дух (часто олицетворение страстей), искуситель, пытавшийся соблазнить Гаутаму, покинувшего свой дом и семью, обещанием ему всемирного владычества над четырьмя великими материками за отказ от своего предприятия. Несмотря на неудачу, Мара не оставляет своих надежд. В Джатаках рассказывается о мыслях Мары: "Рано или поздно в душе его (т. е. Будды) должна возникнуть какая-либо вредная, коварная или злая мысль; в этот момент я стану его повелителем." — И с этого часа он (т. е. Мара) следовал за ним, выжидая какой-либо ошибки, приросши к нему, подобно тени, идущей за предметом, отбрасывающим её.» (См. Rhys Davids, Buddhist birth stories, vol. I, London, 1880, p. 84). В Дхаммападе Мара упоминается довольно редко, здесь он лишён сколько-нибудь конкретных черт. Более определённо выступает он в Сутта-нипате и особенно в позднейших буддийских текстах. Народная этимология связывает имя Мары со словом "смерть". См., однако: S. Sen, Pāli "māraji": Sanskrit "smarajit". — lHQ, vol. 32, 1956, p. 139-140. О Маре см. E. Windisch, Māra und Buddha. — «Abhandlungen der philologisch — historische Klasse der koniglichen Sachuschen Gesellschaft der Wissenschaften», 1895; A. Wayman, Studies in Yama and Māra. — «Indo-Iranian Journal», vol. III, 1959, p. 44-73, 112-131. 66 9-10. Жёлтая одежда была отличительным признаком членов буддийской сангхи. Эта одежда состояла из старых выброшенных тряпок из белой ткани, пожелтевшей от ветхости. Первоначальный выбор такого цвета объясняется, видимо, тем, что он считался самым низким и презренным. Буддийским подвижникам не разрешалось снимать жёлтую одежду. Не случайно выражения "надеть жёлтое платье" или "снять жёлтое платье" означали вступление в сангху или выход из неё. Обе строфы содержат труднопереводимую игру слов: kāsāva — "желтая одежда", akasāva — "нечистота, грех" (ср. anikkasāva — "не свободный от нечистоты, от греха"). Кроме того, arahati — "он достоин" — напоминало об архатах (см. прим. к главе VII). Игра слов такого же рода была использована в Махабхарате, XII, 568 (aniṣkaṣāye kāṣāyam— "желтая одежда на том, кто не свободен от нечистоты"). 67 Суть (sāra) и несуть (asāra) — весьма сложные понятия, по-разному переводимые: truth — untruth, real — unreal, core — not-core, echt — unecht и т. д. 68 11-12. Рассказывают, что эти слова были сказаны Буддой в небольшой деревушке около Раджагрихи, где жили брахманы, изложившие ему основы своей веры. Ср. сходное место в арабской версии «Повести о Варлааме и Иоасафе» (М.-Л.. 1947, с. 26). В китайской версии прибавлено несколько весьма существенных фраз: "Всюду в мире смерть, и нет убежища ни в одном из миров. Правда, боги наслаждаются в период блаженства, но и их счастье также должно кончиться, и они также должны умереть! " — и т. д. 69 13-14. Услышав слова, сказанные Буддой, брахманы решили стать его последователями и отправились в обитель (вихару). Однако в пути мысль о жёнах и близких, покинутых ими, причиняла брахманам мучение. Начавшаяся гроза заставила их укрыться в домах. В одном из них была ветхая крыша, пропускавшая влагу. Имея это в виду и зная настроение брахманов, Будда обратился к ним со словами, содержащимися в этих двух строфах. 70 17-18. Беда (duggati) и счастье (suggati) — эти слова часто заменяются при переводах через противопоставление ада и рая, с чем трудно согласиться. По существу речь идёт здесь о нижнем и верхнем мирах, в которые люди попадают после смерти в зависимости от их поступков. 71 19-20. Писание (sahita) объяснено комментатором как название Типитаки (Дx. A. I, 157), хотя, кажется, она больше нигде не называется термином sahita. 72 Слово "святость" передает sāmañña палийского текста и в известной степени противопоставляется термину brāhmaṇa в индуизме (об этом слове в буддизме см. ниже). В этих строфах достаточно ярко рисуется отношение Будды к суемудрию и показной набожности. Об этих строфах см.: В. К. Sengupta, Buddhist psychology. —IHQ, vol. 32, 1956, p. 267. 73 Перевод слова appamādo, выражающего центральное понятие этой главы, довольно сложен. Наиболее точно это слово можно было бы передать как "нелегкомыслие", "отсутствие легкомыслия (беззаботности)". В таком случае стал бы ясным структурный параллелизм ряда строф 2-й главы (ср. 21), однако точный перевод appamado сделал бы многие места неудобочитаемыми. Поэтому в согласии с традицией пришлось переводить это слово как "серьёзность" и тем самым нарушить формальные особенности этой главы. 74 21. Прежде всего обращает на себя внимание исключительно высокая звуковая организация этой строфы: appamādo amatapadam, pamādo maccuno padam appamattā na miyanti, ye pamattā yathā matā. Весьма любопытно, что amata ("бессмертие") объяснено Буддхагхошей как "нирвана" (именно так переведено amata Р. и М. Маратрэ. — R. et M. Maratray, Le Dhammapada, Paris, 1931). Однако Лесны (V. Lesny, Dhammapada in the light of Turkestan discoveries. — AOr, XVII, 1949, стр. 26 — 27) сомневается в возможности такого понимания, указывая, что ни в одной версии Дхаммапады в этом месте не упоминается нирвана, причём неверно утверждение, будто бы это слово нарушает размер. Исходя из параллелизма обеих частей первого стиха и из некоторых сходных мест (Дх. 168 — 169; 6-й наскальный эдикт Ашоки; Самъютта-никая, I, 4, 2, 6; Уданаварга — см. N. P. Chakravarti, L Udanavarga, Sanskrit, Paris, 1930, p. 63), Лесны настаивает на том, что amatapada — "место вечной жизни (бессмертия)". В Дх. А, I, 228 amatapada интерпретировано как "путь достижения бессмертия". Эта строфа была, видимо, широко известна. Во всяком случае, она встречается в Дипавансе, VI, 53 и в Махавансе, 25 (ср. «Sanatsujātīya», II, 4, — SBE, VIII, 138). См. также Рагхаван, стр. 59. Сравнение с Chāndogya Up., VII, 4, 1 — 3 теперь поставлено под сомнение. 75 22. Благородный (ariya) — тот, кто вступил на путь, ведущий к бессмертию. Следовательно, это понятие нельзя смешивать с соответствующим индуистским. 76 23. Здесь речь идёт об архатах. Относительно нирваны (nibbāna) см. во вступительной статье. Поскольку это понятие принадлежит к числу важнейших в буддизме, литература, посвящённая ему, огромна. Особое значение имеет работа Ф. И. Щербатского: «The conception of Buddhist nirvāna», Leningrad, 1927. "Несравненная нирвана" (yogakkhema nibbāna) — распространённое клише буддийской литературы. Ср. Мокшадхарма, гл. 245, 8935. 77 24. Осторожно (nisamma) — об этом слове и его тибетском соответствии из Уданаварги см. Н. W. Bailey, A problem of the Indo-Iranian vocabulary. — ROr, XXI, 1958, p. 62. 78 25. Образ потока (ogha), увлекающего за собой всё, что ему по падается на пути, и безопасного острова (dīpa) или берега, против которого бессилен поток, относится к числу наиболее популярных в индийской литературе (ср. Мокшадхарма, гл. 249, 9031; Шантипарва, 9939). Традиционное для буддизма переносное толкование этой символики отождествляет поток с вожделением, грехом, переселением душ и заблуждением, а остров — с нирваной или архатством. В Дхаммападе эти образы используются в строфах 47, 251, 287, 370. В ряде случаев (например, в Махапариниббанасутте) очевидна ассоциация dīpa — "остров" с dīpa — "свет, светильник". 79 26. См. Beobacht., 161. 80 30. Магхаван (Maghavan) — собственно "щедрый", эпитет, как правило, относящийся к Индре ещё в Ведах и исключительно к нему — в послеведийскую эпоху. В буддизме несколько одиозный Индра был вытеснен Саккой (Sakka), предводителем 33 богов (числовая символика восходит к Ведам, ср. Ригведа, I, 45, 2). Тем не менее следует остерегаться отождествления Индры и Сакки: их связь только генетическая. Символическое значение числа 33 (tāvatiṃsa) в буддийской литературе, видимо, утрачивается; точно так же ограничиваются функции Сакки и его окружения, однако они продолжают играть некоторую роль в религиозных представлениях буддизма. Так, люди, не достигшие высшего знания, но ведущие праведную жизнь, могли снова родиться в мире этих богов. 81 31. Бхикшу (bhikkhu) — посвящённый в духовный сан последователь Будды, собственно нищенствующий. 82 Пожирающий — первые европейские переводчики исходили не из daham — "пожирающий" (об огне), "сжигающий", а из saham — "побеждающий" (Фаусбёль, Вебер). Теперь принято чтение daham, как у Буддхагхоши (эта традиция была возобновлена М. Мюллером). 83 Узы (samyojana) — речь идёт об узах, привязывающих человека к колесу новых рождений (излюбленный образ буддийской литературы). Насчитывали десять родов уз: самообман (заблуждение относительно собственного я); сомнение; вера в ложные обряды и церемонии; чувственные желания; ненависть; привязанность к миру форм (к земному существованию); привязанность к миру, лишённому форм (желание небесной жизни); гордыня; самооправдание и невежество. 84 32. Буддхагхоша указывает, что достигший этого положения не может выйти из состояния покоя, созерцания, не может уклониться с четырёх путей: "Если он достиг их, он не может потерять их; если он их ещё не достиг, он непременно достигнет их". 85 О специфике термина citta ("мысль") см. во вводной статье. 86 33. Взгляд, согласно которому мысль — нечто трепещущее, дрожащее, с трудом контролируемое, очень характерна для буддизма, а отчасти и для индуизма. Обуздать мысль, придать ей правильное направление — долг каждого последователя Будды. (Ср. Джатаки, т. I, стр. 400). Из индуистских параллелей ср. Бхагавадгита, VI 35; образ лучника и стрелы использован в Muṇdaka Up., II, Bhagavata Up., XI. 87 37. Аналогии из индуистских сочинений недавно были указаны Рагхаваном. Согласно буддийским представлениям, вместилище и центр мысли находится в сердце (ср. citta — "мысль" и "сердце"). 88 39. Непорочная мысль (anavassutacitta). См. рассуждения М. Мюллера об этом сочетании (SBL, vol. X, 1881, р. 12 — 14). 89 Отказ от добра и зла (ср. ницшеанские идеи такого рода), по мнению Будды, необходим в силу того, что добро, всегда связанное со злом, способствует новым рождениям; лишь отказ от добра и от зла поможет прекратить поток рождений. 90 Ложно направленная мысль, истинно направленная мысль — имеются в виду мысли, направленные к десяти недобродетелям (убийство, воровство, прелюбодеяние, клевета, болтовня и т. д.) или к десяти добродетелям (благородство, почтительность, размышление и др.). 91 40-43. Эта часть отражена и в китайской Дхаммападе (гл. XI). Сказанное здесь приписывается Будде (в эпизоде с черепахой). Относительно Дх. 41 см. Beobacht., 164. Дх. 43 иногда сравнивается с Chāndogya Up., VII, 5, 1 (В. Ваruа, S. Mitra. Prakrit Dhammapada...). 92 44. Хорошо преподанную стезю дхаммы (dhammapadam sudesitam) — в этом стихе обыгрывается название Дхаммапады (то же в строфе 45). Комментатор указывает, что здесь dhammapada обозначает 37 факторов просветления. 93 45. Словом "ученик" переводится здесь гораздо более конкретный термин секха (sekha), обозначавший ученика, достигшего первой стадии совершенствования (sotapatti). Уничтожив все привязанности, секха мог достичь архатства и стать уже асекхой (asekha). 94 46. Украшенные цветами стрелы — один из атрибутов Мары. Стрела, пронзающая сердце, порождает страсть. Не случайно уже в ведийской мифологии Кама (персонифицированное желание, страсть) был снабжён стрелами (ср., например, Атхарваведа, III, 25), позднее цветочные стрелы стали признаком бога любви Кандарпы. Более того, очень рано сама стрела стала предметом поклонения как оружие богов (см. Ригведа, VI, 516). Эти примеры помогают уяснить и смысл буддийской символики. 95 48. Интересная параллель к этому месту из Шантипарвы приведена Радхакришнаном. 96 49. Популярное в буддийской литературе сравнение. Смысл его заключается в том, что нищенствующий берёт лишь то, что ему дают, и никому не наносит ущерба. 97 Тагара — кустарник Tabernaemontana coronaria; из этого растения делается ароматная пудра. 98 54. Подобное сравнение встречается и в более древних текстах. Ср. Таиттирия Араньяка, X, 9. 99 55. Вассика — род жасмина с крупными цветами (Jasminum Sambac). 100 58-59. Лотос является одним из самых употребительных образов индийской литературы. Рождённый в грязи (в иле) и чудесно расцветающий под лучами солнца, лотос символизирует неограниченные возможности развития. 101 Мудрость (раññā) — в буддизме одна из основных форм познания, достигаемая скорее с помощью интуиции и духовного прозрения, чем с помощью наблюдения и анализа. 102 60. Йоджана (yojana) —мера длины, около 11 км. 103 Сансарa (sansara) — цепь рождений и смерти, от которой можно освободиться, познав истинную дхамму и достигнув нирваны. 104 62. Слова Будды относятся к эпизоду с восьмидесятилетним старцем-брахманом, воздвигнувшим себе большой дом и вскоре умершим. 105 65. Ср. Махабхарата, X, 178. 106 69. Аналогичный мотив отмечен и в Самъютта-никае. 107 Трава куса — Роа cynosuroides. 108 70. Комментатор объясняет, что здесь идёт речь о тех, кто понял четыре благородные истины (saṅkhata-dhammānam). 109 71. Ср. «Законы Ману», IV, 172. Об этой строфе см. Phil. Ind., 184. 110 75. Термин "одиночество" предполагает разные виды ухода из мира и изоляции: уединение в лесу, отказ от праздных мыслей, высшая форма одиночества и свободы — нирвана. Аналогию к этой строфе видят в Kaṭha Up., I, 2, 1-2. 111 Эта глава обнаруживает связь, как с предыдущей, так и с последующей главами. 112 78. Ср. 61. 113 79. Как указывает комментатор, эпитет "Благородный" (ariya) относится к Будде и к приверженцам его взглядов. 114 80. Эта строфа в известной степени напоминает 33-ю строфу и полностью (за исключением одного слова) повторяется в 145-й. Сказанные в этой строфе слова по традиции приписываются Будде, обратившемуся с ними к человеку, который путешествовал по разным странам и изучил профессии лучника, строителя и т. д. Узнав, что Будда может управлять своим телом, этот человек попросил объяснить ему, что это такое. Далее следует ответ Будды. 115 81. Отчасти сходный мотив представлен и в Бхагавадгите, II, 66-67. 116 При любых условиях — имеются в виду так называемые восемь земных условий (lokadhamma), из которых два (счастье — sukha и горе — dukha) перечислены в этой строфе. 117 Томясь желанием — ср. Бхагавадгита, II, 70 и IX, 21. Об этом отрывке см. R. Morris, Notes and queries. On a passage in the Dhammapada. — JPTS, 1893, p. 39-41. 118 83. Перевод первой фразы не вполне понятен (в частности, из-за имеющихся здесь разночтений). 119 85. Противоположный берег и этот берег — обычные в буддийской литературе обозначения для ниббаны и сансары. Достичь "противоположного берега" значит, избежать царства смерти (см. 86). 120 87-88. Тёмная дхамма — тёмный путь (состояние, деяние), насчитывающий десять родов злых дел; светлая — предполагает десять родов добрых дел. Фигурально противопоставление тёмной и светлой дхаммы следует понимать как различие между злом и добром. Этот же образ встречается и в Сутта-нипате. Человек в состоянии одиночества изменяет свой взгляд на сущность удовлетворения и находит его там, где раньше не замечал, и наоборот. Ср. 99. 121 Скверна (cittakilesa) — пять зол (страсть, гнев, невежество, высокомерие, гордыня). 122 89. Начала просветления (иначе: факторы просветления, элементы познания) — семь основ, составляющих идеал человека в буддизме (бодрствующий ум, мудрость, энергия, радость, искренность, самоуглублённость и хладнокровие). 123 С уничтоженными желаниями (khinasava). Термин асава (āsava) довольно трудно переводим. Скорее всего, его следует передать как греховное желание, заблуждение. Борьба с асавами может привести к их угасанию (khaya), что составляет непременное условие архатства. Предполагалось, что асавы могут быть четырёх видов: асава чувственности, асава повторных рождений (тяга к жизни), асава ложных взглядов, асава невежества. 124 Архат (arahant) — тот, в ком угасли асавы, кто освободился от привязанностей и достиг высшей свободы. Архатство — состояние, позволяющее прервать цепь рождений и смертей, обусловленную кармой: "Некоторые снова возрождаются людьми, злочинцы — в преисподней, добродетельные — на небесах, архаты же угасают совсем" (Париниббанти Анасава). Состояние архатства красочно описано в Метта-сутте, где, между прочим, говорится, что "это состояние сердца — лучшее в мире". Любопытно сравнение с 249-й главой Мокшадхармы. 125 90. Узы (gantha) — четыре привязанности (скупость, злая воля, снисходительное отношение к ложным обрядам, приверженность чьим-либо догмам). 126 Удаляются (uyyunjanti) — это слово многие переводчики передают как "exert themselves", что согласуется с его пониманием Буддхагхошей. Предлагаемый перевод следует за указанием М. Мюллера. Ср. также Дх. 235 и Махапариниббана-сутта (SBE, vol. XI, р. 22). 127 91. Образ лебедей символизирует стремление вырваться из суеты повседневной жизни к свободе. 128 92. Освобождение, лишённое желаний и необусловленное (suññato animitto ca vimokho). Освобождение (vimokha) — одно из названий нирваны; suññata— собств. "пустой"; animitta — "необусловленный" (имеется в виду — страстями и другими причинами [nimitta]). Ср. комментарий Буддхагхоши, объясняющий значение сочетания "необусловленное освобождение". Сравнение полной свободы с полётом птиц в небе содержится и в Махабхарате, XII, 6763. 129 93. Эта строфа тесно связана с предыдущей. 130 94. ... Как кони, обузданные возницей — весьма характерное для древнеиндийской литературы сравнение (ср. Бхагавадгита, Kaṭha Up., III, 3; Милиндапаньха, 26-28 и т. д.). Согласно буддийскому учению, достигший нирваны выше богов ("такому даже боги завидуют"). 131 95. Столп Индры (indakhīla) — как указывают комментаторы, такие столпы сооружались в разных местах Индии. Их делали из кирпича или прочных пород дерева. Они служили символом прочности и силы. Земля обычно рассматривалась как образ терпеливости и стойкости, а пруд — чистоты и искренности. Сочетание этих символов делает возможным вполне удовлетворительное толкование этой строфы. Однако Буддхагхоша предлагает более изощрённую интерпретацию: земля не испытывает удовольствия даже от цветов, а столп Индры не испытывает неудовольствия даже от дурнопахнущих предметов; подобно этому, мудрый равнодушен к хвале и клевете. 132 96. Триада — мысль, слово, деянье — хорошо известна не только в буддийской и индуистской (Таиттирия Араньяка, X, 1, 12; «Законы Maнy», XII, 4 — 8; Махабхарата, XII, 4059, 6512, 6549, 6554; XIII, 5677 и т. д.) литературах, но и далеко за пределами Индии (в Авесте, у Платона — см. «Протагор» и проч.). 133 97. Человек, который не верует — согласно учению Будды, человек должен познавать всё на основании собственного опыта, не полагаясь слепо на авторитеты. 134 Знает несозданное — имеется в виду нирвана, никем не сотворённая. Слово akataññu допускает игру слов: его можно понять не только как "несозданное", но и как "неблагодарный". Последнее в сочетании с assaddho ("неверующий") и финалом строфы ("он поистине благороднейший человек") делает возможным понимание этого места как парадокса. 135 99. Отчасти сходный образ содержится в Бхагавадгите, II, 69. 136 Один из последователей Будды был не в состоянии выучить наизусть хотя бы один стих, содержащий поучения. Все смеялись над ним, упрекая в невежестве и неспособности. И только Будда пожалел его; отозвав в сторону, он прочитал ему стих и объяснил его значение. С тех пор этот приверженец буддийского учения помнил стих, прочитанный ему Буддой, и, главное, усвоил суть учения. Однажды в присутствии царя Будда назвал этого человека достигшим просветления. Увидев, что царь недоумевает, как мог столь неспособный человек достичь такого состояния, Будда объяснил ему это (см. следующие стихи из «Главы о тысяче»). 137 100. Этот стих цитируется в Махавасту. 138 103. Комментарий предполагает несколько иное понимание этой строфы. Ср. также перевод Нарады Маха Тхеры: Though he should conquer a thousand thousand men... (Narada Maha Thera, The Dhammapada, Calcutta, 1952). 139 Брахма — в индуистской традиции высший бог, создатель вселенной. Ряд богов ведийского пантеона признавался также и буддизмом (в частности, те, которые оказывали помощь Будде), однако, конечно, их значение было крайне невелико. Ср. Н. v. Glasenapp, Buddhismus und Gottesidee. Die buddhistischen Lehren von den überweltlichen Wesen und Māchten und ihre religions-geschichtlichen Parallelen. — «Akademie der Wissenschaften und der Literatur. Abbandlungen des geistes und sozial-wissenschaftliche Klasse», 1954, № 8, Mainz. 140 Гандхарва (gandhabba) — небесные музыканты-певцы, составляющие особый класс полубогов. Известны уже в ведийский период (в Ригведе они обычно связываются с Сомой). Поскольку они встречаются и в Авесте, есть все основания говорить об их индоиранской принадлежности. Некоторые аналогии из греческой мифологии более спорны. 141 105. Эта строфа (как и предыдущая) принадлежит к числу наиболее известных. В ней утверждается мысль о том, что в конечном итоге всё зависит от самого человека и никакие сверхъестественные силы не в состоянии помешать ему, если он победил самого себя. Усилия человека, а не благодать является причиной просветления. 142 106-107. Обращение Будды к брахманам в связи с их обрядами жертвоприношения и злоупотреблениями в аскетизме. Возможно, что эти строфы имеют в виду и тех последователей Будды, которые предавались изнурительным йогическим упражнениям не с целью духовного совершенствования, а для приобретения сверхъестественных способностей, выделяющих их среди других людей. 143 ... Уважает старых — здесь речь идёт не только о людях преклонного возраста, но и о тех, кто преисполнен добродетели. 144 109. Подобная мысль была, видимо, усвоена буддизмом из брахманической литературы. Ещё Фаусбёль указывал на поразительное совпадение с «Законами Ману», II, 121 (М. Мюллер упоминает также об Апастамба-сутре, I, 2, 5, 15). В соответствующем месте китайской Дхаммапады содержится прозаическая проповедь Будды, обращённая к брахману Ямате. 145 113. Видевшего начало и конец — т.е. рождение и смерть, становление и разрушение (udayavyaya). Частое выражение в буддийской литературе для идеи непостоянства всех обусловленных вещей в мире. 146 114-115. Двукратное повторение "бессмертной стези" (amatam padam), т. е. нирваны, и "высшей дхаммы" (dhammam uttamam) должно вызвать ассоциацию с названием памятника — Dhammapada. 147 125. Сравнение, употребляющееся и в других памятниках. См. Суттанипата, 662; Kathāsaritsāgara, 49, 222; О. Böhtlingk, Indiche Sprüche, Teil l, 1863, S. 1582. 148 126. Возвращаются в материнское лоно — т. е. подвержены новым рождениям, в то время как высшее благо — прекратить цепь рождений. 149 Одна из лучших частей Дхаммапады, в которой образно выражены некоторые существенные стороны морально-этической концепции буддизма. 150 129. Подобные мысли исследователи отмечают во многих памятниках древнеиндийской литературы: в Махабхарате, Рамаяне, Хитопадеше и др. Ср. М. Мюллер, SBE, X, р. 36; Радхакришнан, стр. 102. То же, естественно, относится и к следующей строфе. 151 131. Ср. «Законы Ману», V, 45 и Махабхарату, XIII, 5568. По мнению некоторых (например, М. Мюллера), указанный стих из Махабхараты предполагает знакомство с Дхаммападой (131), но не наоборот. 152 133. Ср. Махабхарата, XII, 4056. 153 136. Сравнение страдания с горением широко распространено в буддийской литературе. Ср., например, слова Будды, содержащиеся в строфе 146. 154 137. Десять состояний — см. Дх. 138, 139, 140. 155 141. Сходное место было указано Фаусбёлем в Дивьявадане. Ср. также Сутта-нипата, 248: "Ни рыбье мясо, ни пост, ни обнажённость. ни тонзура, ни спутанные волосы, ни грязь, ни грубые шкуры, ни поклонение огню... не очистят смертного, не победившего сомнения". Указывают также на любопытный эпизод из Āmagandha Sutta, 11. В этой строфе, как и в целом ряде других, выражается протест Будды против внешних проявлений аскетизма; он считал более важным праведный образ жизни и спокойствие (ср. Дх. 142). 156 Брахман — с этим словом в Индии связывалось представление о носителе самых высоких моральных качеств. Буддизм усвоил это понимание слова "брахман", но, разумеется, содержание этих качеств оказалось существенно изменённым. Ср. 26-ю главу Дхаммапады («О брахманах»). 157 Отшельник (samaṇa) — странствующий аскет, олицетворение праведной жизни, внутреннего спокойствия. Об этой строфе см. Рагхаван, стр. 63. 158 142. В качестве комментария к этой строфе см. Т. В. Рис-Дэвидс, Буддизм, СПб., 1901, стр. 54-55. 159 144. Этот стих представляет собой опровержение многих вульгарных взглядов на сущность буддизма. Кто хочет понять её, должен непротиворечиво объединить идеал нирваны с призывом быть энергичным и одушевлённым (ātāpino samvegino bhavātha). С другой стороны, многим может показаться странным упоминание веры, поскольку именно Будда указывал на значение самостоятельного опыта в противоположность вере. 160 145. См. строфу 80 и отчасти 33. 161 Рассказывают, что следующие строфы были произнесены Буддой по адресу семи брахманов, которые весело болтали и смеялись, получив место для житья. 162 146. Ср. строфу 136. 163 147. Наряду с samussitam ("составление из частей") есть вариант samuṭṭhitam ("возникшее, произошедшее"). В интерпретации samussita как "составление из частей" (а не как "гордое, надменное, высокомерное") убеждает объяснение комментатора, см. Дх. А. III, 109. 164 148. Фаусбёль исходил из следующего деления текста: maraṇaṃ tamhi jīvitam — "mors est vita ejus". Это было оспорено Чайлдерсом в письме к Фаусбёлю (см. SBE, X, 1881, р. 41-42). Поправка Чайлдерса была принята последующими переводчиками Дхаммапады. С этой строфой ср. Рамаяна, II, 105, 16. 165 149. Ср. Джатаки, т. I, стр. 322 и особенно соответствующее место из Дивьяваданы, приводимое комментаторами. 166 Из костей сделана эта крепость — обычное в буддизме описание человека, подчёркивающее его бренность. Ср. 147: "составленное из частей", т. е. из 300 костей. Висуддхимагга содержит любопытный эпизод об отшельнике, встретившем нарядно одетую и смеющуюся женщину и ответившем её мужу на вопрос, не видел ли он его жену, словами: "Я видел только скелет, и я не знаю, была ли это женщина или мужчина". 167 150. Плотью и кровью оштукатурена — образ, известный и в индуистской литературе. См. «Законы Ману», VI, 76 и Махабхарата, XII, 12053, 12462. 168 152. Малознающий (appassuta) — одно из клише древнеиндийской литературы. 169 Строитель дома — имеется в виду желание, жажда (taṇhā), одно из важных понятий в буддизме. Желание жить вовлекает в свою сферу всё новый жизненный материал и строит из него новые формы бытия (цепь рождений, привязывающая к колесу существования). В арсенале Мары желание (taṇhā) принадлежит к числу наиболее опасных средств. 170 Дом — тело, стропила — страсти, конёк — невежество, незнание. 171 Разум на пути к развеществлению достиг уничтожения желаний — ибо "из воображения рождается привязанность, отвращение и обман", как утверждается в Мадхьямика Карике, XXII, 1. 153-154. Слова, содержащиеся в этих двух строфах, были сказаны Буддой в момент, когда он достиг просветления (см. комментарий к Брахмаджала-сутте), хотя Лалитавистара предлагает иной вариант. Последние слова Будды содержит Махапариниббана-сутта ("жизнь подвержена старению, прилежно трудитесь для спасения"). Вокруг этих строф велась оживлённая дискуссия, особенно в XIX в. Суммарно она отражена в комментариях к переводу М. Мюллера. См. также спор Т. Д. Сузуки с Г. К. Уорреном и И. Бэббитом (T. D. Suzuki, Mysticism: Christian and buddhist, London, 1955, p. 44 ff.). 172 155. Богатство — речь идёт о духовных приобретениях, а не о материальных благах. 173 Гибнут (jhāyanti) — об этом см. ZDMG, XVIII, S. 834. 174 О понятии atta в буддизме см. во введении. 175 157. В течение одной из трёх страж — ср. Дх. А., III, 138. Ночь делили на три стражи (yāma): первую (pathama), среднюю (majjhima) и последнюю (pacchima). Здесь стражу можно понимать и как один из трёх периодов жизни. 176 158. См. Джатаки, т. II, стр. 141. 177 160. Ср. сходные мысли в Бхагавадгите, VI, 5 — 7. 178 162. Малува (māluvā) — вьющееся растение, паразитирующее на дереве сал и нередко приводящее его к гибели. Образ малувы часто встречается в аллегориях (см. об этом JPTS, 1907, р. 213), особенно в изображении томящей жажды. 179 Сал (sāla) — дерево, принадлежащее к виду Shorea robusta. 180 163. Когда Девадатта, двоюродный брат Будды, сначала его последователь, а потом противник, задумал вызвать раскол в буддийской общине, Будда сказал ему примерно следующее: добро легко сделать тому, кто добр, но трудно тому, кто плох; зло легко сделать тому, кто плох, но трудно тому, кто праведен. 181 164. Каттхака (katthaka) — род тростника, погибающего сразу после плодоношения. 182 166. Благо — речь идёт о духовных ценностях. В связи с этой строфой ср. Бхагавадгита, III, 35. 183 168-169. Однажды во время своих странствий Будда посетил свой родной город Капилавасту, в котором жили его отец Суддходана и его семья. Наутро следующего дня Будда в сопровождении учеников отправился собирать милостыню (в виде пищи). Когда Суддходане сообщили об этом, ему стало стыдно, и он спросил сына: "Зачем ты позоришь нас?" В ответ на это Будда изложил ему основы своего учения. Указанные две строфы связываются именно с этим ответом. 184 170. Ср. Сутта-нипата, 1118: "Смотри на этот мир как на пустой! .. Царь смерти не увидит того, кто так смотрит на мир". Ср. также: Самьюта-никая, III, 142. Одно из заблуждений, по мнению Будды, состоит в том, что верят в постоянство индивидуального начала, в реальность существующего, на самом же деле "все вещи нереальны, они — мираж; единственная правда — нирвана" (Маджджхима-никая, III, 140). 185 175. Иддхи (iddhi) — психические сверхчувственные силы (числом десять), которые якобы можно приобрести с помощью самоуглубления и мистического транса. Иддхи относится к числу понятий, заимствованных из добуддийской философии. В буддийском Каноне иддхи упоминается довольно редко, поскольку, видимо, это понятие в некоторых отношениях не укладывалось в рамки буддийского учения. В «Диалогах Будды» («Dialogues of the Buddha», transl. by T. W. and C. A. F. Rhys Davids, vol. 1, London, 1899, p. 213) встречается следующее высказывание Будды: "Так как я вижу опасность в практике этих мистических чудес, они претят мне и вызывают отвращение; я стыжусь их". 186 176..... Единой дхаммой — это место не совсем понятно. 187 177. С этой строфой ср. Рагхаван, стр. 61. 188 178. Сотапатти (sotāpatti) — вхождение в поток, который приводит к нирване; первый шаг на пути к святости (всего таких шагов четыре; каждый из них связан с уничтожением пут, обременяющих человека). 189 Здесь говорится о просветлённых (buddha), которые достигли высшего знания; они были и раньше, новые просветлённые появятся и в будущем (крайний вариант этого учения связан с представлением о грядущем Будде — Меттейе). Поэтому в слове buddha, неоднократно встречаемом в этой главе, лучше видеть не собственное имя Будды, а нарицательное — просветлённый. 190 Какой тропой поведете вы этого бестропого (apadaṃ kena padena nessatha) — игра слов. Бестропый — тот, у кого в этом мире уже нет тропы, так как ни он на мир, ни мир на него уже не могут оказывать влияния. Несколько иное объяснение в комментариях Радхакришнана, стр. 119. Интересно объяснение Буддхагхоши: "Человека, который обладает хотя бы одним из таких условий (состояний), как rāga, привязанность, и т. д., вы можете вести вперед; но у просветленного нет ни одного условия или основы для повторного существования, и поэтому какой тропой поведете вы этого необусловленного просветленного?" Ср. также Джатаки, т. I, стр. 79, 313. 191 183. Строфа содержит знаменитое буддийское изречение, особенно популярное в махаянистской литературе. Этот стих повторяется в конце китайского перевода Пратимокши (ср. JRAS, XIX, р. 473), в тибетском переводе Гатхасанграхи (стих 14). Подробный разбор его дан Э. Бюрнуфом (Е. Burnouff, Le Lotus de la bonne Loi, Paris, 1852, p. 527-528). 192 185. Пратимокша — собрание правил и этических предписаний, действовавших в сангхе. См. И. П. Минаев, Пратимокша-Сутра, буддийский служебник. СПб., 1869. Эта строфа напоминает о 337-й строфе Сутта-нипаты. 193 187. Исследователи обращают внимание на сходство этой строфы с соответствующим местом Шантипарвы, 6503. 194 188. Эта строфа, как и последующие (до 192), содержится в Пратихарья-сутре. 195 190. Будда, Дхамма и Сангха — три прибежища буддиста (trisaraṇa). Ср. формулу, произносимую при вступлении в общину (сангху), — так называемую Saraṇagamana (в Кхуддакапатхе): Я иду к Будде как к прибежищу, Я иду к Дхамме как к прибежищу, Я иду к Сангхе как к прибежищу. Во второй раз иду я к Будде как к прибежищу, Во второй раз иду я к Дхамме как к прибежищу, Во второй раз иду я к Сангхе как к прибежищу. В третий раз иду я к Будде как к прибежищу, В третий раз иду я к Дхамме как к прибежищу, В третий раз иду я к Сангхе как к прибежищу. 196 Четыре благородные истины — основа буддизма, сформулированная Буддой после просветления; четыре истины кратко выражены в следующей строфе. 197 191. Более развёрнуто четыре благородные истины сводятся к следующему: 1) в мире есть зло, страдания, и они не случайны (это положение разделялось многими философскими школами в древней Индии); 2) поскольку всё в этом мире причинно обусловлено, зло и страдания имеют своё происхождение: они зависят от рождения, которое в свою очередь определяется привязанностями; 3) если устранить причину, то зло и страдания прекратятся; 4) к прекращению зла и страданий ведёт благородный восьмеричный путь: правильный взгляд, правильные намерения, правильная речь, правильные поступки, правильная жизнь, правильные усилия, правильная память, правильное сосредоточенное размышление. Каждое из этих восьми звеньев препятствует возникновению условий, вызывающих страдание; уничтожает невежество и привязанности, успокаивает и приближает к просветлению. Когда цепь рождений обрывается, страдания прекращаются и начинается нирвана. Третья и четвёртая благородные истины показывают гуманистическую направленность учения Будды, его конкретный характер, отрицание фаталистического взгляда на страдание в этом мире. 198 194. Б. Г. Гокхале (В. G. Gokhale, The buddhist social ideals. — IHQ, vol. 32, № 2 — 3, 1956) усматривает в этой строфе отражение нового этапа в развитии буддизма, когда идеал изоляции (так называемая фаза khaggavisāṇa) уступал место тенденции к широким связям сангхи с народными массами. Эта перемена (её кульминационный пункт связан с конфликтом между Девадаттой и Буддой) объясняется социальными изменениями внутри самой сангхи и её возросшей ролью в жизни древнеиндийского общества. 199 198. Небольные среди больных (āturesu anāturā) — характерный приём, передающий духовное состояние через физическое. 200 200. Соответствующая глава китайской версии начинается именно отсюда, хотя содержание первой строфы существенно отличается в китайской и в палийской редакциях. Нельзя не вспомнить в связи с этой строфой слова царя Митхилы, сказанные им в то время, когда его резиденция была охвачена огнём. См. Махабхарата, XII, 9917. 201 201. Считается, что эти слова были произнесены Буддой, когда он узнал о поражении Аджаташатру. Точная санскритская передача этого стиха содержится в Аваданашатаке. 202 202. Нет несчастья равного телу — слово "тело" отражает khandha палийского текста (ср. санскр. skandha); всё, что обладает существованием, состоит из скандх, являющихся составными конституирующими элементами и одновременно факторами существования. Знаменитый афоризм гласит: "Подобно тому, как мы говорим "колесница", когда имеет место собрание частей, точно так же мы говорим слово "существо", когда имеют место скандхи". Ср. R. S. Hardy, А manual of Buddhism, London, 1860, p. 425. Согласно буддийскому учению, человек состоит из пяти скандх: материальные свойства или признаки (rūpa); ощущения (vedanā); восприятие (saññā); наклонности или способности (saṅkhāra); мысль, разум (viññāṇa). Каждая из скандх имеет своё деление. Одной из существенных характеристик скандх является их непостоянство. См. Т. В. Рис-Дэвидс, Буддизм, с. 87 и след. О строфе 202 см. замечания Phil, Ind., 169, 175. Концепция скандх связана с учением о намарупе в Упанишадах. 203 203. Голод — намёк на taṇhā ("жажда", "желание"). 204 Санкхара (saṅkhāra) — одно из наиболее сложных понятий философии буддизма. О его месте среди скандх см. комментарий к строфе 202. Санкхары делятся на 52 группы (прикосновение, отвлечённые понятия, мысль, память, жизненная сила, внимание, усилие, равнодушие, радость, алчность, страх, стыд, сострадание, раздражительность, веселье, гордость и т. д.). Непостоянство санкхар сравнивается с банановым деревом, лишённым устойчивости и колеблющимся. См. R. V. Childers, Notes or Dhammapada. — JRAS, 1881, p. 1. 205 205. Ср. Сутта-нипата, 256. 206 207. Уже в 1912 г. Л. Валле Пуссэн (L. De la Vallée Poussin, Documents sanscrits de la seconde collection M. A. Stein. —JRAS, 1912, p. 369) указал правильное чтение в санскритской версии последней строки этой строфы: dhirais tu sukhasamvaso... В. Лесны обратил внимание на ту помощь, которую могут оказать туркестанские находки в интерпретации Дх. 207 (V. Lesny, A new reading of Dhammapada. —PTS, 1927, p. 235). Он же высказывает мнение, что в старой магадхской версии, на которой основаны палийская и санскритская, был инструментальный падеж множ. числа dhire (V. Lesny, Dhammapada in the light of Turkestan discoveries. — AOr, XVII, №. 2, 1949, p. 24). Отсюда и особенности в переводе палийского текста этой строфы. 207 210. Этот мотив (необходимость стать выше добра и зла, приятного и неприятного) уже встречался в строфе 239. Рагхаван приводит к этой и к 213 строфе сходные места из Бхагавадгиты и Рамаяны (стр. 61). 208 212. Считают, что с этими словами обратился Будда к четырём недавно обращённым бхикшу, которые, усевшись под цветущим деревом с целью предаться благочестивым размышлениям, незаметно перешли к беседе о чувственных удовольствиях, о самом приятном. 209 218. Уддхамсота (uddhamsota) — дословно: плывущий против течения, т. е. преодолевающий вожделение, привязанности, заблуждения. Следовательно, здесь речь идёт об ином потоке, чем тот, который предполагается в строфе 178 (сотапатти). 210 Изложение весьма существенной стороны этического учения буддизма. 211 221. Кто не привязан к имени и форме—имя, или название (nāmа), и форма (rūpa) составляют духовное и физическое начала, определяющие индивидуума. Эти понятия рассмотрены в 1-й и 2-й книгах Дхаммасангани. Теория nāmа и rupa берёт начало ещё в Упанишадах. 212 222. Характерное для буддийской литературы сравнение. Впрочем, оно отмечено и в эпосе (ср. Рамаяна, V, 55, 6). 213 223. Любопытны параллели из других памятников как буддийских (Джатаки), так и, особенно, индуистских (ср. Махабхарата, XII, 3550 и указанную недавно Рагхаваном, стр. 62, цитату из Самаведы). 214 227. Атула — имя ученика Будды; к нему обращён этот стих. Впрочем, некоторые переводчики (особенно в XIX в.) исходили из atula — "несравнимый". 215 235. Яма (Yama) — повелитель царства мёртвых; восходит, видимо, ещё к индо-иранскому пантеону, хотя первоначально он, кажется, не относился к числу богов (следы этого хорошо известны и позднее). Посланцами Ямы, вестниками смерти, в ведийской литературе считались сова, голубь или два пса. 216 236. См. комментарий к строфе 25. Начало стиха можно понимать и как "сделай из себя светильник", тем более что слово dīpam ("остров") должно было вызвать ассоциацию с прозвищем Будды dīpaṅkara — от dīpam ("светильник"). 217 239. То же сравнение содержится в 962 стихе Сутта-нипаты. 218 240. Преступил дхону — довольно сложное для истолкования место. Обычно его понимают в смысле указания на злоупотребления в использовании дхон, четырёх вещей, необходимых для бхикшу. Ср. Дх. А, III, 344. Однако в последнее время возникли некоторые сомнения в связи с соответствующим стихом Уданаварги, стр. 107, где вместо палийского atidhonacāriṇam стоит малопонятное açāmyacāriṇam. См. H. W. Bailey, A problem of the Indo-Iranian vocabulary. —ROr, XXI, 1957, p. 63. 219 244. Навязчив (pakkhandin) — в свете комментария Буддхагхоши такой перевод кажется более целесообразным, чем передача указанного палийского слова английским slanderer в переводе Радхакришнана. 220 246 — 247. Здесь перечислены пять запретов, соблюдаемых буддистами. 221 248. Показателен контекст, в котором употребляется слово "дхамма". Ср. Дх. 307. 222 251. Спазма (gaha) — это слово толкуется Буддхагхошей в более широком смысле: всё, что хватает (злой дух, змея, крокодил). 223 254. Татхагата (tathāgata) — "достигший [совершенства]" — эпитет архатов. Буддхагхоша даёт восемь объяснений этого слова, что, вероятно, свидетельствует об отсутствии прочной традиции. Эта строфа интерпретировалась и иначе, чем здесь (см. М. Мюллер, Радхакришнан и др.) 224 Следующие строфы содержат ответ Будды на вопрос пришедшего к нему старого брахмана о том, что такое истинная праведность, истинный бхикшу, истинный просветлённый, кто должен называться благородным и сведущим. 225 259. Буддхагхоша считает, что слово дхамма обозначает здесь "четыре благородные истины". 226 Ощущает её всем своим телом —некоторые комментаторы советуют "телом" (kāyena) понимать как nāmakāyena (синоним nāma-rūpa — см. объяснение к строфе 221), т. е. "ощущает её своими духовным и физическим началами". О невозможности слово passati переводить здесь как "видит" см. Beobacht., 162. 227 Старшим (thera) назывался тот бхикшу, который нищенствует, по меньшей мере, десять лет. 228 260. Сходное место отмечается Радхакришнаном в «Законах Ману», II, 136 и в Махабхарате (Ванапарва, 133, 11 и Шалъяпарва, 51, 47). 229 265. Отшельник (samaṇa) — любопытный образец ложной этимологии, показывающий, что слово samana выводилось из глагола sam ("успокаивать"), а не из cram ("трудиться"). В последующих строфах (до 270) содержится ещё несколько этимологий фантастического характера. 230 268-269. Игра слов: munī ("мудрец"), monа ("молчание") и munāti ("взвешивает"). 231 270. Считается, что этот стих обращён к рыбаку по имени Ария (ср. ariya— "благородный"). 232 271. Достижение самоуглубления (samadhi) рассматривалось не как конечная цель, а как необходимое условие на пути к уничтожению желаний. 233 273. О восьмеричном пути см. в комментариях к строфе 191. 234 Четыре слова — четыре благородных истины. 235 274. Вторая половина этой строфы допускает возможность иной интерпретации. Рагхаван напоминает известную ведийскую параллель относительно пути (стр. 61). 236 275. В Лалитавистаре Будда называется "великим удалителем терниев". 237 279. Все дхаммы лишены души (sabbe dhammā anattā)— эта формула повторена в Винае, V, 86 и Самъютта-никае, III, 133; IV, 28, 401. Термин ан-атман (anatta) — лишённый души, лишённый своего я, "непостоянный" — один из сложнейших в буддизме; в известном отношении он противоположен атману (см. комментарии к «Attavagga»). Как указывал Нагарджуна, Будда иногда учил, что атман существует, а иногда, что он не существует; последний взгляд более последователен и ближе к истине, однако его Будда излагал лишь в тех случаях, когда хотел передать слушателям трансцендентальное учение; в остальных случаях, опасаясь ереси нигилизма, Будда предпочитал говорить об атмане, не придавая, однако, этим рассуждениям принципиального характера. См. Радхакришнан, Индийская философия, т. I, M., 1956, стр. 330. Ср. также комментарии Радхакришнана к этой строфе Дхаммапады и С. Regamey, Le probleme du bouddhisme primitif et le travaux de S. Schayer. — ROr, XXI, p. 51. 238 283. Эта строфа содержит изощрённую игру слов, основанную на том, что слово vana обозначает и лес и желание. С другой стороны, лес можно рассматривать как символический образ тёмных и греховных желаний. Наконец, слово "нирвана" (nibbāna), встречающееся здесь же, так включается в игру: нир-вана — "уничтожение желаний". Следовательно, эту строфу можно было бы переводить и так: "Искорените желание (лес желаний) ... Страх рождается из желания (из леса желаний) ... Искоренив желание (лес желаний)... вы станете свободными". Ср. также строфу 344. 239 285. Сугата — одно из названий Будды, а также вообще "просветлённых". Ср. татхагата (прим. к 254). См. строфу 419, а также Джатаки, т. I, стр. 183. 240 287. Здесь опять появляется традиционное сравнение смерти с наводнением. 241 294-295. Эти весьма необычные строфы долгое время смущали исследователей, тем более что происхождение этого отрывка остаётся неясным. М. Мюллер и Р. Чайлдерс, несмотря на комментарии Буддхагхоши и на возражения д'Альвиса, готовы были предположить, что истинно благочестивый человек невинен, даже если он убьёт (случайно) отца или мать. В последнее время наиболее авторитетным считается мнение Буддхагхоши, согласно которому 294 и 295 строфы представляют собой развёрнутую аллегорию, в которой мать — желание, страсть, отец — гордыня, два царя — две ложные системы взглядов (sassatadiṭṭhi — этернализм, вера в вечное существование души и мира, и ucchedadiṭṭhi — вера в уничтожение души), царство с подданными — чувственные удовольствия, "человек-тигр" — место, кишащее тиграми, препятствующими достижению блаженства. Наиболее точно соответствие этой аллегории было указано С. Билом в китайской версии Ланкаватара-сутры (3-я книга). См. S. Beal., p. 5 ff. 242 302. Китайский переводчик Дхаммапады объясняет это место следующим образом. Некогда семеро бхикшу удалились в уединённое место, чтобы достичь высшей мудрости. После двенадцати лет бесплодных усилий, увидев, как трудно достичь мудрости, и вспомнив все прелести домашней жизни, они решили вернуться домой. На пути к дому они встретили Будду, который и обратился к ним со словами, содержащимися в этой строфе. Ср. также убедительный комментарий Буддхагхоши к этой строфе: "Странник на длинном пути сансары не встречает ничего, кроме печали..." Поэтому здесь, когда говорится: "несчастье преследует странника", — речь идёт не о бхикшу, а о людях, которые ещё не выбрались из потока сансары. 243 303. Кто исполнен веры — имеется в виду вера, основанная на знании, а не слепое доверие к основным догмам буддизма. 244 305. Пусть радуется в лесной чаще (vanante) — в оригинале здесь игра слов; эту фразу можно понимать и так: "пусть радуется уничтожению желаний". Ср. строфу 283 (комментарий). 245 Учение о преисподней (niraya) в буддизме занимает относительно второстепенное положение. Само понятие niraya в известной степени соответствует и понятию ад, и понятию чистилища. Правда, аналогия с христианским адом ограничивается, как правило, некоторым сходством во внешнем описании. По существу же различия весьма глубоки: niraya — место наказания, в котором искупается грех; наказание заключается в мучительном повторении новых рождений до тех пор, пока карма, вызвавшая это состояние, не окажется исчерпанной; следовательно, niraya преходяща. См. L. Scherman, Materialen sur indischen Visionsliteratur, Leipzig, 1892; W. Stede, Die Gespenstergeschichten des Peta Vatthu, Leipzig, 1914. Народная этимология этого слова дана в Петаваттху, 53 и в Висуддхимагге, 427. В переводах слова niraya на европейские языки, как показывают существующие попытки передачи Дхаммапады, наблюдается значительное количество вариантов. 246 307 — 308. Ср. Виная-питака, I, 4, 1. Воспользоваться благотворительностью страны — речь идёт о милостыни, даваемой в порядке выполнения религиозного долга каждому бхикшу. 247 310. Эта строфа, по существу, содержит повторение "четырёх вещей", названных в предыдущем стихе. 248 313. Пыль (raja) заставляет вспомнить о страсти (тоже raja). 249 В буддийской литературе слон является символом терпения, сдержанности, самообладания (корни этой символики уходят в индуистскую древность). В Лалитавистаре сам Будда называется "слоном" (nāga) или "великим слоном" (mahānāga). Поздняя легенда утверждает, что Будда спустился на землю в виде слона. В Уданаварге этой главе соответствует Ашваварга («Глава о лошади»). 250 323. Не достичь недоступной страны — т.е. нирваны. 251 Когда у него из висков выделяется едкая жидкость — это случается в период течки. В древнеиндийской литературе часто использовался этот образ. 252 324. С этой строфой связана история о пленном слоне, рассказанная в Дх. А. См. также S. Beal, p. 144-145. 253 328 — 329. Ср. Сутта-нипата, 44 и 45. 254 332. Приятно материнство — по мнению комментатора, это место нужно понимать, как "приятно почтение, оказываемое матери". 255 Причина заблуждений — томительная жажда, танха (taṇhā) — лихорадочное желание, порождающее привязанность к чувственным удовольствиям, к настоящей или будущей жизни; (kāmataṇhā, bhavataṇhā и vibhavataṇhā; последнее значит не только "процветание", "успех в будущей жизни", но и "несуществование", "прекращение жизни"); именно танха является причиной всех страданий. Поскольку каждое из пяти чувств и память могут вызвать её, она называется шестикратной. Три способа проявления делают её восемнадцатикратной. Когда вводят деление на внешнее и внутреннее, танха становится тридцатишестикратной, а будучи приложена к настоящему, прошедшему и будущему превращается в 108 различных родов желания, жажды, причиняющих страдание. Ср. также комментарии к строфе 154. Эпизод, в связи с которым Будда высказал следующие в этой главе мысли, рассказан в китайской Дхаммападе. См. S. Beal, p. 147-148 (о человеке, решившем стать отшельником, но через три года попытавшемся вернуться к семье). 256 335. Бирана — ароматическая трава вида Andropogum muricatum. 257 336. Образ капли, спадающей с лотосового листа, один из излюбленных в индийской литературе. Ср. Дхаммика-сутта, 17; Кхаггависана-сутта, 17; также Дх. 401. 258 337. Усира — душистый корень бираны, ценимый в древней Индии. 259 339. Тридцать шесть потоков — тридцатишестикратная танха (желание). См. общее примечание к этой главе. 260 340. Лата — вьющееся растение, символ желаний, проникших в человека через органы чувств и память и буйно разрастающихся в нём. См. Сутта-нипата, 1034. 261 344. Эта строфа имеет в виду рассказ из Дхаммападаттхакатхи о молодом человеке, вступившем в общину, но не сумевшем побороть соблазнов и вынужденном бежать домой. Первый стих этой строфы построен на уже встречавшейся игре слов: vana — "лес" и "желание". Обращает на себя внимание звуковая организация этого стиха: уо nibbānatho vanādhimutto vanamutto vanam eva dhāvati. 262 345. Бабба — род грубой травы, употреблявшейся для изготовления домашней обуви. См. об этой строфе Beobacht., 162. 263 347. Буддхагхоша пишет: "Как паук, соткав паутину, сидит в середине её и, убив внезапным наскоком бабочку или муху, попавшихся в паутину, пьёт их кровь, возвращается и снова сидит на том же месте, таким же образом существа, отдавшиеся страстям, развращённые ненавистью и обезумевшие от гнева, увлекаются потоком желаний, который они сами создали, но не могут пересечь его". 264 348. Считается, что эти слова были обращены Буддой к канатному плясуну Уггасене, принятому в общину. 265 353. Знаменитая строфа, представляющая, как считают, начиная с Буддхагхоши, ответ Будды странствующему аскету Упаке на вопрос последнего об учителе Будды. Ср. Сутта-нипата, 210. 266 354. Один из наиболее известных афоризмов в Дхаммападе. 267 В китайской редакции этой главе предшествует ещё одна, отсутствующая в палийском тексте: сама же глава о бхикшу имеет совсем другой вид по сравнению с палийской редакцией. 268 363. Объясняет значение (attha) — один из четырёх известных в буддизме видов знания. 269 367. У кого совсем нет отождествления себя с именем и формой — речь идёт о намарупе (см. комментарии к строфе 221); возможен и другой перевод: "у кого совсем нет привязанности к имени и форме". Ср. также имеющиеся переводы Дхаммапады, каждый из которых (за небольшим исключением) по-разному трактует эту строфу. 270 368. Достигает спокойного места (padam santam) — или "спокойной стези". 271 369. Этот образ несколько различно трактуется комментаторами. Скорее всего, корабль, наполненный водой, обозначает человека, обременённого желаниями. Такое же сравнение содержится в Кама-сутте, 6. Любопытно, что этот образ составляет лишь часть системы метафор такого рода (ср. сансара — море, нирвана — противоположный берег или остров, заблуждения, желания — поток и т. д.). 272 370. Отсеки пять — речь идёт об иллюзии, связанной с я (эгоизм), сомнении, приверженности к ложным обрядам и ритуалам, страсти и ненависти. Откажись от пяти — стремление к земной жизни (привязанность к форме), стремление к небесной жизни (привязанность к отсутствию формы), гордыня, суетность, невежество. Стань выше пяти — т. е. выше веры, заботливости, энергичности, сосредоточенности и мудрости. Смысл выражения заключается в том, что необходимо управлять этими качествами, стать их хозяином. 273 Преодолевший пять привязанностей — т.е. скупость, ненависть, гордыню, глупость и ложные взгляды (или: материальные свойства или признаки, ощущения, отвлечённые понятия, наклонности или способности, мысль или разум). 274 371. Ср. строфу 308. 275 Нет размышления (jhāna) — четыре джханы образуют ступени, восходя на которые человек освобождается от волнений и заблуждений. 276 372. См. S. Beal, A catena of buddhist scriptures from the Chinese, London, 1871, p. 247. 277 380. Ср. строфу 160. 278 О представлении, которое связывалось с брахманами в буддизме, см. замечания к строфе 142. Брахман для последователей Будды тот, кто познал свои заблуждения, добился их уничтожения и достиг просветлённости. Облик брахмана и правила отношения к нему описываются в этой главе. Разумеется, что здесь можно встретить многочисленные аналогии или даже текстуальные совпадения с отдельными местами из индуистской литературы (ср., например, главу 245 из Мокшадхармы). На этом основании многие учёные утверждают, что буддизм представляет собой реформированный брахманизм, что основа буддизма та же, что и в брахманизме — Брахман, безличное божественное начало, лежащее в основе всякой индивидуальности и гармонизирующее её (см. J. G. Jennings, The Vedāntic buddhism of the Buddha, London, 1947, p. 573 — 574; к подобной точке зрения в той или иной степени близки многие учёные, особенно индийские, которые пишут о взаимоотношении буддизма и индуизма). Такие взгляды должны быть отвергнуты со всей категоричностью. Суть буддийского учения не только не сводится к заимствованиям из индуизма, но даже и не определяется ими в сколько-нибудь значительной степени, хотя таких заимствований в буддизме немало. Будда не только и не столько был одушевлён идеей теоретических исканий, сколько отчётливо выраженным духом практических преобразований, конкретного спасения людей, в том числе исповедующих индуизм и хорошо знакомых с его системой и способами выражения. Борясь с индуизмом, Будда использовал его материал, по-новому интерпретируя его или оставляя всё, связанное с объяснением, в стороне, если оно относилось к умозрительной сфере. Всё это, конечно, не опровергает положения о связи буддизма с индуизмом, но заставляет искать эту связь в несколько ином направлении. 279 383. Прекрати поток — собств. "отрежь (отсеки) поток", речь идёт о потоке существований. 280 384. В двух дхаммах — речь идёт о самоограничении и о духовном прозрении в результате созерцания. 281 385. Эта строфа остаётся не совсем ясной, тем более, что мнение комментатора (он полагает, что здесь имеются в виду чувства и чувственные объекты) не считается достаточно компетентным. 282 388. Тот, кто отбросил зло, зовется брахманом (bāhitарāро ti brāhmaṇo) — еще один любопытный образец индийской этимологии, отмеченный М. Мюллером; этот пример свидетельствует о произношении слова брахман, как bāhmaṇa, ср. bāhita. Ср. следующие этимологии: "отшельник" (samaṇa) — "тот, кто живет в покое" (samacariyā); "очистившийся" (pabbajita) — "отбросивший свою грязь" (pabbājayam attano malam). 283 393. Ср. сходные мысли в Васала-сутте, 21, 27 и в Сундарикабхарадваджа-сутте, 9. 284 394. См. Сутта-нипата (Чулавагга, 2; Амагандха-сутта). 285 Говорящий бхо (bhovādin) — так называли брахманов, поскольку в качестве приветствия Будде они употребляли междометие бхо, которое служило формой приветствия в отношении равных им по положению или даже низших. Таким образом, эта строфа содержит упрёк в адрес брахманов и противопоставление им истинного брахмана — буддиста. 286 У кого есть привязанности... кто свободен от привязанностей — двоякое значение слова kiñcana — "привязанность" и "богатство" — создаёт возможность для двух вариантов перевода. 287 396. Начиная с этой строфы и вплоть до 423-й текст Дхаммапады совпадает с Васиштха-Бхарадваджа-сутрой. См. также Сутта-нипата, 620. 288 398. Еще д'Альвис указал на двоякое понимание ряда слов в этой строфе: nandi — "ремень" и "вражда", "неприязнь"; varatta — "плеть" и "привязанность", "танха"; sandāna — "цепь" и "скепсис"; paligha — "препятствия" и "невежество" и т. д. 289 401. См. комментарий к строфе 336. 290 419. Сугата — см. комментарий к строфе 285. 291 422. См. Рагхаван, стр. 62-63.